Эми Сон - Беги, хватай, целуй

Мне было всего лишь двадцать два, а я уже успела приобрести дурную репутацию. Я просматривала колонки сплетен с тайным содроганием, в полной уверенности, что сейчас наткнусь на какую-нибудь унизительную подробность своего недавнего падения. Я бродила по улицам, не переставая напряженно высматривать прячущихся папарацци. Я заходила в кафе с упавшим сердцем, ожидая, что вот-вот кто-нибудь узнает меня, окликнет по имени и поднимет на смех за совершенный проступок – проступок, не понятый никем – а все из-за моего упорного и продолжительного молчания.

Я уподобилась Эстер Прин[1] большого города, сделавшись посмешищем в том возрасте, когда главнейшей заботой должно было бы стать отсутствие медицинской страховки. Меня, еще сосем юную, опозорили и незаслуженно оклеветали; и на груди моей (довольно внушительной) красовалось клеймо в виде огромной алой буквы «А».

По правде говоря, я все это вполне заслужила. Мне всегда хотелось стать персоной, репутация которой идет на полшага впереди нее самой. Именно это я сейчас и получила. Причем в самом худшем варианте.

Я вернулась в Нью-Йорк вовсе не для того, чтобы вести в газете постоянную рубрику о сексе. Я собиралась стать актрисой. На следующий день после окончания колледжа я поселилась в квартире своих родителей в Бруклин-Хайтс и сразу же позвонила своему агенту Фей Гласс. Эта женщина представляла мои интересы с четырнадцати лет, дав мне возможность попробовать свои силы в нескольких, далеко не бродвейских, пьесах и в одном рекламном ролике. Тогда я еще училась в средней школе, но к выпускному классу моя карьера складывалась не настолько успешно, чтобы ради нее откладывать поступление в колледж. Поэтому, не продлив контракта, я отправилась в актерский Браун-колледж, сообщив Фей, что свяжусь с ней через четыре года.

Думаю, она не поняла тогда, что я выразилась буквально, поскольку, когда после возвращения я дозвонилась до нее и назвала свое имя, то услышала в ответ:

– Кто, простите?

– Ариэль Стейнер, – настойчиво повторила я. – Вы представляли мои интересы, когда я была девчонкой. А теперь я окончила колледж, вернулась в город и хотела бы снова попасть на прослушивание.

– А-а, – произнесла она так, словно все еще не вспомнила, кто я такая. – Загляни в мой офис завтра в любое время, и мы возобновим знакомство.

Похоже, Фей все-таки узнала меня, когда я появилась на пороге ее офиса, и у меня сразу отлегло от сердца. Видимо, приключившийся с ней приступ слабоумия оказался не столь затяжным, как я уж было подумала. Она усадила меня напротив себя за письменный стол, и я тут же спросила:

– Ну, каких успехов вы добились за то время, что меня не было?

– Поговорим лучше о твоих успехах, – ответила Фей. – Ты растолстела, девочка. Здорово растолстела. Не хочется тебя огорчать, но внешность в нашем деле определяет семьдесят пять процентов успеха, и так будет всегда. Я не могу предлагать тебя на роль инженю, пока ты не сбросишь пятнадцать фунтов. Приходи снова, когда похудеешь. А пока могу рекомендовать тебя на характерные роли толстушек.

Я молча кивнула, но, едва выйдя на улицу, тут же разревелась. Мысль о том, что исполнение мечты всей моей жизни отодвигается только из-за того, что я не смогла вовремя избавиться от лишних пятнадцати фунтов, с которыми поступила на первый курс, повергла меня в шок. Ирония судьбы: мне предложили сесть на диету сразу после окончания колледжа, где на протяжении четырех лет учили презирать извращенную систему ценностей патриархального общества.

Слова Фей так поразили меня еще и потому, что я никогда не считала себя толстой. Рост у меня пять футов пять дюймов, вес – сто сорок два фунта.[2] Конечно, не тощий цыпленок, но, само собой, и не откормленная хрюшка. Парней мое тело всегда скорее привлекало, чем отталкивало. Таких, как я, называют пышечками: сплошные задница, сиськи и ляжки. Я расцвела поздно, но зато пышным цветом. И у меня просто в голове не укладывалось: как эта фигура, столь хорошо служившая мне в горизонтальном положении, может помешать моему взлету по вертикали? Однако – в сторону эмоции, взглянем на вещи объективно. Если Фей говорит, что я толстая, значит, так оно и есть. Мне придется сбросить вес или выбрать другую карьеру, а у меня не было желания сменить профессию.

Я знала, что сцена – мое призвание, еще с двух лет. Тогда, в ноябре 1976 года, родители привезли меня к бабушке с дедушкой в Филадельфию на День Благодарения. Помню, после ужина вся семья собралась в гостиной на импровизированный концерт, в котором детишки демонстрировали свои последние достижения. Пока мой трехлетний кузен Эдди горланил в микрофон «Обвяжи желтой ленточкой дуб», я сидела в уголке, наблюдая, как гости смотрят на него, и это вызвало во мне яростную вспышку ревности. Просто невмоготу было, что зрители уделяют столько внимания не мне, а кому-то другому.

И тут меня осенило. Эдди продолжал петь, а я принялась неторопливо и спокойно раздеваться. Все были настолько поглощены мальчиком, что не заметили моих манипуляций. Раздевшись догола, я выскочила вперед с громким воплем: «Тра-та-та», и все присутствующие разразились приступами истерического смеха. Эдди был совершенно позабыт. Все смотрели только на меня. А я ничуточки не стыдилась, что украла у него славу. Мне казалось, что справедливость восторжествовала.

Но теперь воцарение справедливости откладывалось до того момента, когда я избавлюсь от лишнего веса. Утерев слезы, я купила диетический бутерброд в корейской закусочной и на метро отправилась домой.

Бруклин-Хайтс – очаровательный старомодный район, знаменитый своими зелеными бульварами и элегантными домами из бурого песчаника, выстроенными на рубеже столетий. Но я выросла не в одном из этих домов. Мое детство прошло в трехкомнатной квартире на тридцать пятом этаже многоквартирного дома для людей со средним достатком. Это так называемая «Серебряная башня» («Силвер Тауэр»), сооруженная в августе 1973-го. Однажды я даже нашла упоминание о нашем доме в книге по истории Бруклина, там говорилось, что он «портит привлекательный в остальных отношениях окрестный пейзаж».

Увы, подмечено довольно точно. Перила на террасе напоминают прутья тюремной решетки, а бетон серо-коричневый и рубчатый, как презерватив; так что все это фаллическое сооружение – самое настоящее огромнейшее бельмо на глазу двадцати ближайших кварталов. Единственный плюс нашей квартиры – это вид из окна. Терраса выходит на Куинз, и если высунуться из окна и посмотреть налево, то можно увидеть Бруклинский и Манхэттенский мосты, а из моей спальни даже видна статуя Свободы.