Жаворонок Теклы
Пролог
Этой ночью он снова плохо спал, но это еще полбеды: раньше хотя бы мог в такие моменты занять себя интересной книгой, послушать музыку или полистать новости. Теперь — ничего, только собственные мысли и воспоминания. Хорошо еще, что руки пока не трясутся, утешал он себя. Может быть, и на клеенке когда-нибудь доведется порисовать...
И, как назло, давно нет даже коротенького письма, которое скрасило бы эти жуткие будни. Почему она пишет так редко? Понятно, что в тех краях ей скорее всего не до сантиментов, хотя никаких подробностей он не знал. Она запретила что-либо выспрашивать, и уж тем более приезжать, а он редко ей возражал. Один раз уже попытался, и поэтому теперь нет ни сна, ни покоя. А сам он писать не будет, нечем порадовать. Они обсудят все с глазу на глаз, если только у нее еще будет такое желание.
«А еще какие-то глупцы выдумали, что плохо спится от нечистой совести, — вдруг усмехнулся он мысленно. — Пожили бы здесь хоть немного и поняли, что сорокаградусная жара, запахи гнили, темнота, от которой спасают только капли света в дырявых стенах, и ночной звериный вой действуют куда эффективнее».
Перед рассветом ему удалось задремать, но стало еще хуже: он увидел кошмар, причем удивительно четкий и осязаемый. Будто он проезжал по дикой долине и заметил неподалеку селение местных жителей. Он вышел из машины и пешком направился к толпе, в которой были мужчины, вооруженные «калашами» и длинными палками, женщины с разрезанными губами и в страшных ожерельях из человеческих суставов, и дети, которым уже успели нанести первые знаки инициации — шрамы, в которых были замурованы мертвые личинки насекомых. У всех была матовая серо-черная кожа, отрешенные дикие лица, глаза без всякого выражения, кроме животной бдительности и осторожности.
На земле, такой горячей, что он даже чувствовал это сквозь обувь, лежало несколько забитых коров. Люди собирали кровь и смешивали ее с сырым молоком. Только тут он заметил, что в воздухе еще висела пыль от другого автомобиля, проехавшего совсем недавно, а дети показывали друг другу скромные, но новенькие западные банкноты, заработанные от фотографий с безбашенными туристами. За снимок с оружием и без набедренной повязки платили даже очень прилично.
Вдруг один паренек лет десяти отделился от своих товарищей, подошел к нему и улыбнулся, вернее растянул рот и показал крупные, но уже плохие зубы. Глаза у него были все такими же угрюмыми. Ничего не говоря, мальчик протянул ему пистолет, который держал за ствол, рукоятью вперед. Он растерянно посмотрел на юного дикаря, и тут кошмар наконец его отпустил.
Часть I
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Взойди на мост, склони свой взгляд: там льдины прыгают по льдинам,
Зеленые, как медный яд, с ужасным шелестом змеиным.
Так пахнут сыростью гриба, и неуверенно, и слабо,
Те потайные погреба, где труп зарыт и бродят жабы.
Н. Гумилев, "Ледоход"
1.Человек, обожженный солнцем
Аддис-Абеба , 2012 год
Начало той весны в Эфиопии было таким же жарким, как и несколько предшествующих. Местных это не удивляло, зато словно магнит притягивало туристов, которые дома в это время только мечтали о солнце и лете. Да и оно в северных краях могло преподнести неприятные сюрпризы и остаться бледным и суровым. Но тех, кто встречал туристов в аэропорту, возил по городам и экзотическим уголкам, обслуживал в отелях и кафе, это по большому счету не волновало. Кто-то ехал сюда за знаниями и просветлением, а кто-то следовал моде и стадным инстинктам, добросовестно выкладывая фоторепортажи в соцсетях, но умудряясь назвать город «Адиса-Бэби».
Очередная стайка приезжих молодых ребят зашла в вечерний бар безликого вида, отличавшийся от подобных местечек в Европе низкими ценами и шумной обстановкой. В воздухе будто висела легкая пелена, в которой смешался табачный дух и дым от жарящихся закусок. Туристы заказали местного медового пива, колы, блюдо соленых крендельков и фруктовых чипсов, и осмотрелись. Внутри бара и на уличной пристройке с пластиковыми столами и зонтиками крутилось много местных парней и девушек, то и дело бросающих взгляды на вновь прибывших.
Вся эта молодежь, разодетая в пестрые платья и рубашки, была обязана заниматься обслуживанием гостей и наведением минимального порядка, но чаще болтала, слушала вездесущий рэп в плэерах и обменивалась остротами в адрес туристов. И только после окриков от начальства кто-нибудь неторопливо шел вытирать столы за ушедшими, притаскивать ящики со спиртным, разносить бутылки и стаканы или «успокаивать» неудобных посетителей.
Айвар Теклай, тихий, уютный эфиопский парень в расшитой голубой рубашке, льняных штанах и джинсовых мокасинах, стоял у барной стойки в зале, разглядывая свое отражение в мутной дверце холодильника. В ушах у него были дутые сережки из низкопробного серебра, такой же серебряный браслет красиво поблескивал на темном запястье. Закатанные рукава позволяли рассмотреть крепкие бицепсы. На шее висел черный шнурок, на котором был закреплен жуткий медальон в виде проломленного черепа — его пересекала трещина, из которой «струились» ярко-алые стразы, изображающие кровь. Еще его шею украшала татуировка в виде белой веточки абиссинского цветка.
В отличие от других чернокожих ребят, Айвар не слушал рэп и мало включался в болтовню, предпочитая наблюдать за окружающими или оценивать собственный внешний вид. Последний его явно устраивал: в данный момент он закончил приглаживать спадающие на лоб и виски выпрямленные волосы, которыми время от времени встряхивал, зная, что это почему-то впечатляет наблюдательных северных девушек. Кое-кто из вошедших туристок уже бросил на него острый взгляд, на который он отозвался спокойной полуулыбкой, и та могла означать что угодно.
Айвар давно привык к мельканию разноцветных пятен их летних нарядов, которые оттеняла белизна обнаженных шей, плеч и ног. Здесь западные женщины завоевывали мужское внимание другими средствами и просто покупали сексуальную силу африканцев и их безотказность, обусловленную качеством жизни. Поэтому ночная столица активно вовлекала черную молодежь со всей страны в сервис интим-услуг. Занимался этим и Айвар, хотя основной работой считал обслуживание в баре и подсобные обязанности как уборщика, так и вышибалы. Природа была к нему щедра, одарив высоким ростом, силой и статью, и из этой гармонии выбивалась только слегка оплывшая талия. Этим он был обязан не только наследию предков, росших на примитивной углеводной пище, но и привычке пережевывать шоколад для того, чтобы перебить послевкусие от сигарет. Одну конфету он взял из вазочки на стойке, и алый глянцевый фантик мерцал на его ладони словно запретный плод или кусок отравленного яблока из страшной сказки.
Кое-кто из его товарищей даже говорил в шутку, что у них особый бар: благодаря Айвару сюда приходят не только за телесными, но и за духовными усладами. Например, именно он в минувшем декабре предложил расписать стекла акварельными еловыми ветками и снежинками, которые сразу привлекли внимание туристов из Европы. А к Женскому дню подал идею поставить на столики и окна самодельные букеты — мимозу сделали из покрашенной в желтый цвет ваты, а тюльпаны скрутили из цветной бумаги. Посетительницы из России сразу это заметили и оценили. Так что хоть настоящих друзей у Айвара здесь и не было, ребята его уважали и в свободное время заслушивались рассказами про далекий край, где люди видят мандарины только по праздникам. «Нет! — посмеивался Айвар. — Вообще-то сейчас они там продаются круглый год, но когда-то действительно были в дефиците и считались новогодним лакомством. Вот люди и говорят до сих пор, что Новый Год пахнет елкой и мандаринами». Его просили описать запах этой самой елки, но он не смог подобрать слов, как ни старался.
