— О дорогой, как чудесно! — воскликнула она. — Я не осмеливалась спросить тебя об этом, думала, что решение еще не принято. Значит, месяцы стараний затрачены не даром. Контракт действительно подписан и скреплен печатью?
— Подписан, — сказал он. — И мы немедленно приступаем к работе. Ты понимаешь, что это огромная ответственность?
— Конечно, — ответила Скай. — Но она тебе по плечу. Ты справишься с любыми трудностями. Полагаю, тебе и в голову не приходит привлечь к делу меня, чтобы я стала твоим помощником.
Норман взял ее за подбородок и прижался лицом к ее лицу.
— Если бы ты появилась на фабрике, мы вообще перестали бы работать.
Выражение лица девушки переменилось.
— Ужасно! — сказала она. — Если ты женщина, то единственное, что мужчины считают важным в тебе, — это внешность. А если женщина проявляет ум, они игнорируют это. Иногда мне хочется быть косой и с бородавками.
— Не отчаивайся, — заметил Норман. — Когда-нибудь ты оценишь себя, если встретишь того, для кого захочешь быть привлекательной. Кстати, как поживают твои поклонники?
— Отвратительно, — ответила Скай. — Хнычут и сентиментальничают. Я предоставила Мэри расправляться с ними. Как ты думаешь, почему я не могу найти юношу, похожего на тебя, дорогой, — честолюбивого и умного?
— Таких юношей сколько угодно, — ответил отчим.
Между тем они спустились в кабинет. Подобрав под себя ноги, Скай расположилась в большом кресле, а Норман подошел к камину.
— Хватит говорить обо мне, — сказала Скай. — Расскажи мне о своих делах: о фабриках, машинах, контракте. Расскажи все с самого начала.
И Норман, отзываясь на ее энтузиазм, начал рассказывать.
Он не обратил внимания на предостережение Скай по поводу второго брака. Несмотря на здравый смысл и понимание, что он смешон, он знал, что хочет Карлотту больше, чем он что-либо хотел в жизни раньше. Он влюбился в нее с первого взгляда, с первой встречи, и каждый раз при виде ее он убеждался, что безвозвратно пленен, пойман в ловушку ее очарованием и красотой. Сначала он пытался побороть свои чувства, силой воли подавить смятение, охватывавшее его при простом прикосновении ее руки.
«Это сумасшествие! Я приглашу ее поужинать в последний раз», — говорил он себе. Но каждый раз не мог устоять перед желанием увидеть ее снова. Он знал, что, если бы он был моложе, ровесником Карлотты, то давно сделал бы ей предложение. То, что он сдерживал слова, срывавшиеся с его губ, было не только осторожностью. Он заставлял себя молчать, не произносить эти слова не потому, что боялся ее ответа, он верил, что решить эту проблему, так же, как любую другую в своей жизни, можно только по-деловому.
Он хотел пробудить в Карлотте подлинный интерес к себе, прежде чем предложить ей разделить с ним жизнь. Он не торопился, хотя слова любви дрожали на его устах, потому что верил: подходящий момент еще не наступил.
Когда Скай ушла, Норман пожалел, что не был с ней откровенен, не заручился ее сочувствием и вниманием к тому, что казалось ему самой трудной задачей из всех, которые ему встречались. Она могла бы, думал он, с женской интуицией помочь ему найти способ стать Карлотте ближе, сбить ее с ног так же, как это случилось с ним. Но его природная застенчивость помешала ему быть откровенным.
Прощаясь, Скай поцеловала его и сказала:
— Счастливой охоты, дорогой! Надеюсь, она скажет «да».
— Ты невозможна, — резко ответил Норман.
— Разве? — спросила она. — Ну, что ж, поживем — увидим.
И он знал, что не убедил ее.
«Иногда Скай бывает почти ясновидящей», — подумал он. Он часто в этом убеждался, а также в том, что линия поведения, которую она предлагала, бывала удивительно верной. Теперь у него возникло желание побежать за ней, попросить ее вернуться и посоветоваться с ней. Привычная сдержанность остановила его.
Он вернулся в дом, выкурил одну за другой три сигареты. Лоб его нахмурился, а на лице застыла напряженная сосредоточенность.
Почти через час он подошел к телефону. Карлотта сама ответила ему.
— Я хотел бы увидеть вас, — сказал он. — Что вы делаете сейчас?
— О, я ужасно занята. Вы будете смеяться, если я скажу, что я делаю.
— Что же? — спросил он.
— Я приклеиваю свои газетные вырезки в альбом, — ответила она. — Думаю, моим внукам будет приятно увидеть, какой блестящей, необыкновенной была их бабушка в тридцатых годах.
— Стоит ли волноваться о внуках сейчас? — сказал Норман. — Я хотел бы, чтобы вы приехали сюда.
— Куда?
— Я в доме на Белгрейв Сквер, — сказал он. — Я ведь говорил вам, что собираюсь снова открыть этот дом, и хотел бы посоветоваться с вами относительно его обстановки.
Последовала долгая пауза.
— Я бы с радостью помогла вам, — сказала Карлотта, — но не сейчас. Я в гриме и не могу сейчас снять его. Лучше приезжайте и выпейте чаю со мной.
Норман собирался возразить, но вместо этого сказал:
— Еду.
Он хотел показать дом Карлотте и был разочарован, но в то же время испытывал облегчение. Он боялся увидеть ее на месте Эвелин, боялся, что в Белгрейв Сквер она покажется ему другой, не такой, какую он любил в ее собственном странном цыганском жилище. Проезжая по площади к Стрэнду, он поймал себя на том, что планирует, как делал и раньше, свое будущее. Он видел Карлотту в своем особняке, пытался мысленно представить их совместную жизнь, вообразить себя в счастливом браке, может быть, отцом семейства. Но картина была неполной. Он видел, что фабрика захватывает его, поглощая его время, ум, внимание. Ему виделось, что Карлотта, несмотря на то, что он мог бы предложить ей, будет считать Белгрейв Сквер таким же мрачным местом, каким он когда-то казался ему. «Такая женитьба невозможна», — резко сказал он себе, как уже говорил тысячу раз.
Стоя перед фантастически украшенной входной дверью Магды, Норман вздохнул. Интересно, действительно ли Карлотта хочет видеть его? Почему она должна? Он знал, что утратил то, что по-настоящему было важно в жизни: энтузиазм юности в поисках идеала.
Карлотта, как она и сказала Норману, работала над газетными вырезками. Она складывала их в ящик по мере того, как их приносили в течение многих месяцев, и собиралась приклеить в первый же дождливый день, но, когда этот день наступал, у нее находилось дело более важное и интересное. И вот теперь она их вынула и ужаснулась, увидев, как много надо сделать. Она аккуратно обрезала поля и тщательно вклеивала вырезки в большой зеленый альбом с ее именем.
Карлотте удалось в течение своей короткой сценической карьеры создать себе большую рекламу, чем признание в театральном мире. Она была удивительно фотогенична, и издатели журналов часто с удовольствием помещали ее фотографии на страницах своих изданий только из-за их художественных достоинств. И на многих из них она действительно получалась изумительно красивой. В Карлотте была не только красота. Какой бы необычной ни была поза, в девушке было что-то неуловимое, что никогда не делало ее изображение дешевым, простым. Карлотта перевернула страницы альбома и критически посмотрела на снимки. Она с гордостью призналась себе, что все это безошибочное свидетельство хорошего воспитания.
