Однако в ее глазах и интонации ощущалось нечто иное, куда более мрачное, чем обиды обделенной вниманием женщины.
— Ты недоговариваешь, есть что-то еще, — произнес я.
Салли заплакала, и теперь в ее голосе звучало отчаяние вперемешку с предательством.
— Не что-то еще, Том, а кто-то еще, — выдохнула она.
— Боже милосердный! — завопил я, обращаясь к огням города Айлоф-Палмс. — Сначала Саванна, теперь это!
— Сегодня ты впервые за несколько месяцев на меня посмотрел. Я вынуждена открыть правду о своем романе, может, так мой проклятый муженек заметит, что я живая женщина.
— Господи, Салли. Прошу тебя, остановись, — прошептал я, пятясь назад.
— Мне противно, что приходится делать это сейчас. Хотела дождаться подходящего момента, но… ведь завтра ты уезжаешь.
— Никуда я не поеду.
— Прошу тебя, уезжай, Том. Мне нужно разобраться, насколько все серьезно. И насколько реально. Возможно, я это сделала, чтобы досадить тебе. Но не уверена.
— Могу я знать, кто он?
— Нет. Не сейчас.
— Обещаю, с моей стороны не будет никаких опрометчивых или диких поступков. Во всяком случае, пока я не вернусь из Нью-Йорка. Кто он?
— Доктор Кливленд.
— Только не он! — заорал я. — Только не этот напыщенный, несносный идиот. Что у тебя за вкус, Салли? Ведь он ездит на мотоцикле и курит пенковую трубку. Вонючую пенковую трубку.
— Он лучше, чем заурядная девица из группы поддержки, на которую тебя потянуло.
— Так и знал, что ты об этом вспомнишь. Та похотливая дура с большими сиськами будет преследовать меня до конца жизни. Да, Салли, я виноват в том романчике. Очень виноват. Но я был невероятно глуп.
— Вряд ли ты понимал тогда, как мне было больно.
— Салли, я просил у тебя прощения. И прошу сейчас, еще раз. Я изменил тебе и, видит бог, пострадал от этого. Я на коленях тебе обещал, что подобного не повторится.
— Можешь больше не придерживаться своего обещания. Доктор Кливленд ответил мне взаимностью.
— Значит, променяла задиру и буяна на доктора Кливленда? Он уже обрадовал новостью миссис Кливленд? Как-никак, эта грустная корова — столп местного общества.
— Нет, он тоже ждет подходящего момента. Мы оба хотим убедиться. Незачем понапрасну травмировать близких.
— Какие вы оба великодушные. Позволь поинтересоваться, Салли. Когда по ночам у тебя пищит пейджер и тебя вызывают решать очередную неотложную проблему, ты не заворачиваешь по дороге к доброму доктору, чтобы проверить его… пенковую трубку?
— Ты говоришь омерзительные вещи, Том.
— Мне любопытно, не злоупотребляете ли вы волшебным пейджером — этим святейшим и поганейшим символом американского врача?
— Да! — крикнула Салли. — Я сделала это пару раз, поскольку у меня не было иного выхода. И сделаю снова, если потребуется.
Я ощущал неодолимое желание ударить ее, чувствовал, как мной овладевает призрак жестокого отца, как тянется к моему сердцу. Я стиснул кулаки, сражаясь изо всех сил с человеком, в которого мог бы превратиться сам, и совладал с ним, отправив отца назад, в просторы памяти. Кулаки разжались.
— Но почему, Салли? — допытывался я. — Потому что я полнею? Или потому что лысею? Или причина в том, что когда-то я признался тебе в маленьком размере члена? Знаешь, я один из немногих мужчин в Америке, которые открыто говорят, что «дружок» у них маловат. Я сказал тебе это только потому, что ты вечно комплексовала насчет своей маленькой груди.
— Моя грудь не такая уж и маленькая.
— Мой оклеветанный член — тоже.
Салли засмеялась, и меня это удивило. У нее настолько искреннее чувство юмора, что ей не совладать с ним даже в самые серьезные моменты жизни. Этот смех отражает ее душевную щедрость, и подавить его невозможно.
— Видишь, Салли, у нас есть надежда. Ты по-прежнему считаешь меня забавным. А мне приятно сознавать, что Кливленд в последний раз улыбался, когда Вудро Вильсона[14] избрали президентом.
— Он всего на одиннадцать лет старше нас.
— Ха! Другое поколение. Ненавижу стариков, гоняющих на мотоциклах. И юнцов на мотоциклах тоже ненавижу.
Салли засопела, защищая любовника.
— Он коллекционер. Собирает английские мотоциклы.
— Пожалуйста, не надо подробностей. Не хочу слышать, что жена уходит от меня к парню, который коллекционирует пенковые трубки и английские мотоциклы. Мне было бы легче, если бы ты променяла меня на татуированного циркового силача, фокусника или лилипута на одноколесном велосипеде.
— Том, я еще не ухожу, пока только думаю об этом. Я нашла человека, который считает меня удивительной.
— Я тоже считаю тебя удивительной, — промямлил я.
— Давай закроем тему. Это признание тяжело мне далось. Не хочу усугублять твои страдания.
— Что ты! — Я невесело усмехнулся и шлепнул ногой по воде. — Пустяки, дорогая.
Мы долго молчали, Салли первая нарушила тишину.
— Пойду домой. Поцелую девочек, а то не уснут. Ты со мной?
— Поцелую их позже. Побуду пока здесь. Нужно обо всем подумать.
— Не знаю, что произошло, — тихим нежным голосом произнесла Салли. — Что случилось с борцом, за которого я выходила замуж?
— Нет, ты знаешь, — отозвался я. — Люк. Вот что случилось.
Вдруг Салли порывисто обняла меня и поцеловала в шею. Но во мне пышным цветом цвело чувство собственной праведности. Одновременно я ощущал себя и приверженцем, и рабом мужского эго. Мною владело патриархальное упрямство самца, которого отвергли. Я не желал ответить поцелуем, не желал поступиться своими ценностями ради этого мгновения благодати. Салли молча повернулась и направилась к дому.
Я побежал по пляжу. Вначале спокойно, контролируя дыхание, затем увеличивая скорость. Я несся вперед, обливаясь потом, хватая ртом воздух и собираясь так замучить тело, чтобы распада души было незаметно.
Тело утратило форму, я ощущал его плачевное состояние. Я старался быстрее переставлять ноги, вспоминая, что когда-то был самым стремительным квотербеком[15] в Южной Каролине. Подвижный, светловолосый, я появлялся из-за линии защиты, и игроки противника устремлялись ко мне, словно в каком-то замедленном танце. Я менял направление и шел навстречу восхитительному гулу толпы, затем наклонял голову и отдавался инстинкту движений, живших в моем сознании, где все было пронизано быстротой и гармонией. Участвуя в школьных матчах, я никогда не плакал… Сейчас же тяжело, с отчаянием я убегал от жены, которая завела любовника, потому что я перестал быть ее любовником; от сестры, полоснувшей себя по венам; от матери, не понимающей тонкостей взаимоотношений матерей и сыновей. Я думал, что убегаю от горького, жестокого пласта американской действительности, который назывался моей несостоявшейся жизнью, но, возможно, бежал к ее новому этапу… Я остановился. Пот тек ручьем. Бег забрал все мои силы. Я медленно побрел к дому.
