— Сейчас лошадь сбросит Ранни, — сказал он, и его слова тут же получили подтверждение.
Ранни не спеша поднялся, сплюнул грязь, отскреб что-то с ладони. Красный как рак, но невредимый, он отряхнулся и пошел за лошадью.
Видя его смущение, все нещадно дразнили его, но, к чести Ранни, он молча подобрал поводья, успокоил животное и вывел на середину кораля. Дурашливо вскинув голову, сказал:
— Высоко взлетел, без крыльев было страшновато.
Мужчины хлопали его по плечу, трепали по волосам.
Раст тяжело вздохнул, нахлынули воспоминания о прежних днях. Старший брат Том лучше всех забрасывал лассо, на соревнованиях он завоевывал небольшие призы; а Лэндон любил скакать на необъезженных лошадях. Подростком он несколько раз ломал себе кости, пытаясь оседлать диких быков или неприрученных лошадей. Раст боготворил обоих братьев.
— Эх, не хватает мальчиков, — Гаррис будто прочел его мысли. Он свирепо дергал ус. — Без них все как-то не так.
Раст резко отвернулся и пошел к дому. Сами закончат. Пора перестать плакать о том, что он не в силах изменить, а делать то, что может сделать.
Раст шел с опущенной головой и заметил живую картинку, только когда на нее наткнулся. К стволу тополя косо привалились два мусорных мешка, битком набитые сухими листьями, сучками и свежескошенной травой. Рядом на газоне валялись грабли, садовый нож, газонокосилка и пара вдрызг изодранных перчаток. Сам газон выглядел безупречно.
В стороне на безопасном расстоянии стоял детский манеж, но ребенка в нем не было. Раст подошел ближе и заглянул за ствол толстого, тенистого дерева.
На расстеленном одеяле на коленях стояла Люси: чумазая, с растрепанными волосами. Она не видела Раста. Хотя до нее было еще далеко, он остановился.
— Вот умница, — ворковала Люси с умилением. — Давай, давай, мой маленький кузнечик.
Расплывшись в блаженной улыбке, ребенок завопил и сделал что-то вроде броска вперед. Раст вскинул брови. Он не знал, что она научилась ползать.
— Хорошая девочка! — Люси захлопала в ладоши. — Прямо стрекоза! Иди к Люси. Вот так. Давай, давай. — Она похлопала себя по коленям. И когда малыш сделал еще один рывочек, Люси его с жаром подхватила и вскинула над головой. Младенец верещал от восторга.
Что-то внутри Раста ослабло, как будто тяжелый камень отвалился от края скалы. Время остановилось. Его плечи расслабились, напряжение горьких воспоминаний отпустило.
Он не сводил глаз с Люси.
Что-то изначальное, первобытное было в этой картине: женщина с ребенком на земле, поросшей травой, она учит малыша двигаться, идти вперед. В безумной вспышке предвидения, которым он никогда раньше не отличался, Раст одну за другой увидел сцены, говорившие о том, что эта женщина вырастит дитя его любимого брата здоровым и сильным.
Он помотал головой, и воображаемые сцены исчезли, но осталась живая. Под солнцем блестели угольно-черные волосы, розовели щеки; картина «Люси на фоне старого дома» была прекрасна. Минувшей ночью в ее спальне он с удивлением заметил в себе желание защитить ее. Тонкая белая ночная рубашка ничего не скрывала от его нескромного взгляда; а когда он обнимал ее, ему на голую грудь давили мягкие круглые груди. Они будто жгли его… клеймили…
Налетел ветерок, принес запах зелени. Малявка вертелась над женской головой, у Люси устали руки, и она ее опустила. Обернувшись, увидела Раста и обрадовалась. Давно ли он здесь стоит? Видел ли новый трюк малыша?
Она хотела его об этом спросить, но ее остановило выражение его лица. Обычно жесткое, сейчас в тени широких полей черной шляпы оно было открытым и каким-то беззащитным. Одобрительный и восхищенный взгляд согревал Люси, как мягкое одеяло в холодный день.
Она замерла.
Ей так давно было холодно, жизнь протекала впустую, в изоляции и одиночестве, и вот Раст Шефилд согрел ее, и оттаяла душа. Люси вдруг поняла, что в его власти разбить ей сердце.
— А, ты здесь, — сказала она, внезапно смутившись. — Видел новый трюк Малявки?
Он подошел, встал на колени рядышком и упер руки в мощные бедра. Она старалась не смотреть на мускулы, проступившие под изношенной тканью линялых джинсов. Дыхание участилось.
— Ты хочешь сказать, новый трюк Стрекозы? поддел он.
Она вспыхнула.
— Я назвала ее так, потому что она шустрая, порхает, как стрекозка. С таким же успехом можно сказать — кролик, кузнечик или еще что-нибудь.
— Мне нравится Стрекоза, — сказал Раст, игнорируя ее комментарий. — Ей подходит.
— Но это же не имя, — возразила Люси.
— Почему? Положи ее, посмотрим, пойдет ли она ко мне.
В предвкушении забавы Люси положила малышку на живот.
— Но нельзя давать ей такое имя.
— Почему? — повторил он. Глянув на Раста, ребенок ликующе завопил и ринулся к нему.
— Вперед, Стрекоза, — подбадривал он, — лети к дяде Расту.
— Но это же насекомое, сам знаешь, — настаивала Люси.
— Том был бы доволен, — тихо сказал Раст. Он снял шляпу, взял малышку на руки и пощекотал ей пухлую шейку.
Люси тронуло, что он так естественно обращается с ребенком. Из Раста выйдет великолепный отец, подумала она. Терпеливый, добрый и очень любящий. Он уже сейчас замечательно относится к Стрекозе. Она посмотрела на них и ощутила неожиданную слабость. Люси трепетала, возбужденная некоей посторонней силой, таяла, как мед на солнце.
Порыв ветра взметнул волосы Раста, и ей захотелось самой притронуться к этим шелковым завиткам, в которых поблескивали пряди цвета густого янтаря. В открытом вороте рубахи темнела шея такого же янтарного цвета.
Она вдруг вспомнила, как он прижимал ее к голой груди, когда на ней была только тонкая ночная рубашка. Люси задохнулась…
Она его хотела.
Раст взглянул в ее лицо. Глаза его потемнели, стали цвета жженого сахара. Взгляд переместился на приоткрытые губы. Она видела, что он отметил ее тяжелое дыхание и опустил глаза на ее грудь. Запретная дрожь молнией пробежала по телу. Он хочет до нее дотронуться! Люси коротко вздохнула.
Опять глаза смотрели в глаза, между ними молотом било неистовое, глубоко личное, проникновенное понимание.
— Люси, — хрипло прошептал он.
Она изо всех сил старалась сдержать подступающую дрожь — не от холода, а от того явного хищного интереса, который увидела в его лице.
Хищного?.. Невольно защищаясь, Люси выставила руки.
Нет, только не с ним. Эту сторону отношений мужчины и женщины она уже познала, они не дают ничего, кроме чувства неуверенности. «Ты не могла бы доставить удовольствие мужчине, даже если бы захотела, — сквозь время донесся до нее злобный голос. — Меня ты никогда не удовлетворяла».
Раст как будто прочел ее мысли, кашлянул и вернул ей ребенка.
