В тот момент для Генри не было ничего более важного, чем поскорее оказаться под кронами деревьев, где уже скрывался его друг, деревенский парнишка. Он быстро кивнул в ответ на слова матери, не слишком задумываясь о скрытом за высокими перевалами времени дне, когда ему придется жениться на Сьюзен Снарк, противной толстой девчонке, вредине и ябеде.
Но, как ни странно, это время пришло. Оно переползло через годы, месяцы, дни и... Генри Мизерби провел рукой по волосам и откинулся в кресле.
Теперь он стал полноправным участником семейного бизнеса. Его ведь назвали Генри в честь далекого предка, основателя оружейного дела. Портреты Генри Хадли не сохранились, зато до нынешнего времени дошли его работы и семейные предания о нем.
Судя по всему это был рисковый и своенравный человек. Нынешнему Генри импонировали такие качества. Именно они позволили Генри Хадли делать пистолеты вопреки запрету Достопочтенного общества оружейников, в котором он не состоял, так как не захотел положенное время ходить в учениках. Более того, он открыл свою мастерскую близ лондонского Тауэра, где делал свое оружие вплоть до 1749 года. Некоторые пистолеты тех времен сохранились и вошли в знаменитую оружейную коллекцию Тауэра.
Вскоре после открытия мастерской Генри Хадли переселился в фешенебельный район Вест-Энд, обзавелся богатой клиентурой и прожил там почти четверть века.
Генри улыбнулся. Ему столько раз твердили об этом, что, казалось, то были первые слова, которые он услышал, явившись на свет. В мозгу отпечатались все имена и даты.
Потом их род соединился с родом Снарков, владевших в Бирмингеме сталелитейным производством. Надо ли говорить о том, как приумножились доходы обеих семей после такого соединения?
Любил ли Генри Мизерби оружие?
Да, но лишь как предмет искусства. Он считал, что прекрасные ружья по художественной ценности не уступают скрипкам Страдивари или Гварнери, которые восхищают не только сочностью и ясностью тембра, но и изяществом, гармоничностью внешнего облика.
Это вполне понятно таким, как он и... малышка Джинн. Стоило только Генри подумать про оружие, как в его памяти всплывало имя, которое постоянно крутилось в голове. Да, эта маленькая американка чувствует красоту оружия, как, впрочем, и красоту вообще. Кажется, она и сама выточена гениальным мастером из слоновой кости.
— Генри, ты, наверное, ценишь только классический вариант орнамента, этакое сплошное поле из мелких узоров с просветами. А мне нравятся букеты покрупнее...
Тогда они гуляли по Британскому музею, где были выставлены образцы оружия из Европы.
— Нет, я ценю не только классический английский орнамент, Мне, к примеру, нравится итальянский гротеск. В нем отчетливо просматривается эпоха Возрождения.
— А ты обратил внимание, как мастерски отделываются ружья из Восточной Европы? Например, из Чехии?
— Да, и, похоже, дубовый лист можно считать традиционным для пражского орнамента...
Какая она была хорошенькая в тот день. Джинсы, ловко обтягивавшие ее бедра, и клетчатая рубашка делали ее похожей на школьницу, а вовсе не на студентку Кембриджа. Генри больше следил за ней, чем смотрел на стенды музея. Как симпатично топорщится рубашка на груди малышки Джинн... Интересно, у нее твердый животик?
— Я научусь, я обязательно этому научусь, — бормотала она себе под нос, словно заставляя саму себя поверить в задуманное. — Я научусь искусству гравировать оружие, Генри. Я стану покрывать рисунком не только колодку ружья, но и затыльник и прицельную планку. И это будут настоящие сюжетные картины. Представляешь, Генри?
Ее чуть раскосые глаза блестели, а щеки порозовели от волнения.
— Малышка Джинн, да ты разбираешься в устройстве ружья! — с неподдельным удивлением воскликнул Генри.
— Еще бы, я все-таки американская девочка, дочь фермера и траппера. Хочешь знать, что такое колодка? Металлическая часть, в которой скрыт оружейный механизм! Но мне нравится и украшенный резьбой затыльник, и прицельная планка и... Ну, в общем, я тебе уже все сказала, — махнула она рукой и прилипла к очередной витрине.
Как хотелось Генри унять поцелуем ее быстро движущиеся нежные губы. Он даже удивился своему желанию. Малышка Джинн — его друг, и незачем смешивать дело с удовольствием. Для удовольствия у него очередь из других женщин. Он усмехнулся. А эта, кажется, ни с кем толком и не целовалась. Но роль наставника не для него.
— У художника-гравера всегда одно и то же неизменное пространство для работы, которое невозможно расширить. Он жестко ограничен площадью. Но тем ценнее красота отделки, — снова залепетала малышка Джинн, а Генри поморщился.
— Малышка Джинн, а не пойти ли нам выпить пива?
Он взял ее за руку, как ребенка, и повел по ступенькам длинной лестницы Британского музея вниз. В большом зале кафе народу было мало. Он взял две бутылки «Гиннеса», две коробочки с овощным салатом, и они устроились за столиком в углу.
— Вот здесь и продолжим, согласна?..
Генри вспомнил, с каким покровительственным снисхождением он относился к малышке Джинн. О, конечно, он не сомневался, что осчастливил малышку своим приглашением поехать в Лондон. Если бы ее увидела Лорна или Линда, или... Но ни с кем из них он бы не пошел в музей. С ними он прогулялся бы на берег реки Кем...
Джинни не навязывала Генри своих вкусов, но он признавал, что именно после разговоров с ней стал с особым вниманием рассматривать гравировку. Он уже не отвергал с английским снобизмом сюжетные сцены — собака несет в зубах пойманную птицу, крадущаяся между деревьями рысь, трубящий слон — как грубую работу. Джинни показала фотографии произведений американских граверов, украшающих дорогое заказное оружие, и Генри понял, что, соединив мастерство английской граверной школы и новизну взгляда американской, можно достичь невероятного успеха на мировом рынке оружия.
А недавно Генри узнал, что малышка Джинн берет уроки у знаменитой американки, члена Американской ассоциации граверов оружия Лиз Хемлин... Он вздрогнул от неожиданности, голос жены вернул его к реальности.
— Генри! Ну, Генри! Ты меня слышишь в конце-то концов?
На веранду выскочила Сьюзен. Генри поморщился. Жена была в балахонистом платье до пят. На его вкус она была слишком крупная, даже могучая. Но, что больше всего удручало и смущало в ней Генри, поклонявшегося всему красивому и изящному, — слишком большой размер обуви.
Наряды ее были неизменно неряшливы, а длинные черные кудри в любое время дня спутанными прядями падали на плечи. Но Сьюзен ничего этого не замечала. Генри как-то даже задал себе вопрос: а они, ее кудри, когда-нибудь знали расческу? Да и можно ли их теперь вообще расчесать? У него никогда не возникало желания запустить пальцы в волосы Сьюзен. Генри передернуло при одной мысли об этом. Они казались ему сальными и немытыми. И вообще, когда он смотрел на жену даже издали, ему казалось, он ощущает запах псины.
