— Иди обратно спать, Марго, — говорит он ей твердым тоном, который не допускает никаких переговоров, его внимание сосредоточено впереди.
— Нет! — я извиваюсь. — Нееет!
Я оглядываюсь на Марго, надеясь вопреки всякой надежде, что она последует за мной и каким-то образом поможет вырваться из лап тирана.
Она не помогает.
Никто.
Есть только я и он.
К тому времени, как мы добираемся до моей комнаты, моя энергия иссякает, но это не заставляет меня останавливаться. Я не могу остановиться. Если я это сделаю, это будет означать, что я признаю свое поражение, а я бы никогда этого не сделала.
Я ненавижу, как легко Джонатан подавляет меня, сжимая своей большой рукой мое бедро или руку. Меня бесит, что я такая маленькая по сравнению с его фигурой.
Я ненавижу его.
Я так сильно ненавижу его, не только из-за того, что случилось с Алисией, но и потому, что я собиралась внушить ему свое доверие.
Я, блядь, влюблялась в него, и ради чего? Ради предательство. Ради... опустошения.
Как будто мои чувства пойманы в ловушку в состоянии гиперсознания, и разобраться в них почти невозможно.
Все, что я знаю, это то, что мне нужно уйти. Сейчас.
— Ты закончила? — спрашивает он своим замкнутым тоном.
Черты его лица ничего не выражают, и отсутствие реакции, тот факт, что я не могу прочесть за его фасадом, пугает больше, чем если бы он набросился на меня.
Джонатан не из тех, к кому можно относиться легкомысленно, и быть пойманной у него под каблуком означает опасность. Однако это не останавливает мою врожденную потребность бежать.
— Я никогда не закончу. Запри меня снова, и я попытаюсь сбежать, пока, наконец, не сделаю это.
Я бью его еще раз для пущей убедительности.
Он кладет меня на кровать, и я отползаю, как раненое животное.
На самом деле, так оно и есть.
Пластыри, покрывающие мои ладони, пропитаны кровью. Мои колени и губы покалывает, а затылок пульсирует.
Однако это ничто по сравнению с тем, чтобы быть зарезанной, выползти из могилы и наложить на себя швы.
Если я могла вытерпеть это, то смогу вытерпеть и это.
Джонатан стоит перед кроватью, засунув обе руки в карманы, и выглядит как военачальник, берущий пробы у своего военнопленного. На его шее и ключице несколько царапин, а на светло-голубой рубашке пятна крови.
Я стараюсь сдерживать свою ненависть к нему, но мне не нравится причинять боль другим. Это так похоже на моего отца, и я пообещала себе никогда не быть такой, как папа.
Нет.
Я всего лишь защищаюсь, как любое раненое животное, пытающееся убежать. Вполне естественно, что я царапалась, кусалась.
Джонатан смотрит на меня сверху вниз своим высокомерным взглядом. Буря, назревающая в его серых глазах, это сила, с которой нельзя считаться.
— Меры уже приняты, так что ты не сможешь сбежать, и даже если ты это сделаешь, я найду тебя в мгновение ока, Аврора. А теперь, почему бы тебе не перестать валять дурака и не рассказать мне, что за шоу ты устраиваешь.
Я поднимаю подбородок, отказываясь отвечать.
— Не хочешь говорить? Это все?
Джонатан опускает колени на кровать, погружая матрас.
Я стою на своем, встречая его бесчувственные глаза со всей горечью и ненавистью в своих.
Его колени по обе стороны от моих ног, когда он заключает меня в клетку и приподнимает мой подбородок двумя тонкими пальцами, ловя меня в ловушку своими дикими глазами.
В какой-то наивный момент я вообразила, что вижу себя в этих глазах. Это далеко не точно.
Я бы ни за что не смогла этого сделать. Его взгляд мягкий, безжизненный и наполнен только целью причинить боль или добиться, чтобы ему повиновались.
Или и то, и другое.
Его философия заключается в том, что он причинит боль тому, кто ему не подчиняется. Что он заставит их исчезнуть, будто их никогда и не существовало.
Это то, что случилось с Алисией?
Несмотря на мои попытки выровнять дыхание, оно прерывается, и я прямо задыхаюсь, словно только что вернулась из похода.
— Что это был за трюк, Аврора?
— Я хочу уйти, — выпаливаю я.
— Куда?
— Навестить Лейлу.
— В три часа ночи в таком виде?
Я смотрю на себя сверху вниз и понимаю, что на мне только тонкая ночнушка, которая обрисовывает мою грудь и заканчивается выше колен. Я не думала об этом раньше, но теперь я начинаю ощущать неловкость. Мне требуется все, что у меня есть, чтобы говорить полу-нейтральным тоном:
— Она ночная сова. Она не станет возражать.
— Попробуй еще раз.
— Просто отпусти меня, Джонатан!
— Это не так работает. Ты живешь здесь, и это включает в себя соблюдение моих правил. Это значит, что нельзя прыгать со второго гребаного этажа, когда ты ранена. На самом деле, даже если ты цела. Эта чушь больше не повторится.
Гнев в его тоне ударяет по моей коже, как хлыст. Это даже больнее, чем его хватка на моей челюсти.
Он отпускает меня, и я делаю большие глотки воздуха. Это длится недолго, когда он достает аптечку и снимает пластыри с моей ладони. Я вздрагиваю, когда окровавленная ткань срывается с кожи. Несмотря на его смертоносное выражение лица, он не говорит об этом резко, но плоть порезана глубже, чем я ожидала.
— Ты вообще, блядь, думала своей головой? — он неодобрительно разглядывает мои ладони, пропитывая их дезинфицирующим средством.
Жжение заставляет меня впиться зубами в подушечку нижней губы, и я вдыхаю через нос, пока они наконец не становятся чистыми. Видны несколько разрезов, расположенных как по диагонали, так и по горизонтали.
Джонатан накладывает новые пластыри на раны, и я смотрю на него из-под ресниц, мое тело напрягается для следующего режима «сражайся или беги».
У меня было слишком много приливов адреналина для одного дня. Я чувствую, что вот-вот рухну от их силы.
Но это не значит, что я могу приказать своему телу отключиться. Выживание всегда было моим природным даром.
Закончив с моими ладонями, он проверяет мое колено. Похоже, довольный пластырем, он оставляет в покое и отодвигает коробку. Тем не менее, он по-прежнему нависает надо мной, как угроза, его брови все еще сведены вместе, а на лице написано разрушение.
Это как тогда, когда я впервые встретила его. Когда я ему не доверяла. Почему, черт возьми, я думала, что могу ему доверять?
— Что происходит, Аврора?
— Ничего.
— Хочешь сказать мне, что сбежала в гребаный Йоркшир, подверглась нападению, оттолкнула меня, а потом прыгнула на веревке, сделанной из простыней, просто так?
Не найдя, что сказать, я поджимаю губы.
— Я так и думал, — продолжает он, его близость делает со мной дерьмо, которое я не должна чувствовать прямо сейчас.
Какого черта я продолжаю вдыхать его?
И с какой стати я хочу стереть эти царапины у него на шее? Он заслужил их.
Верно?
Он хватает меня за челюсть, почти проглатывая ее в ладони.
— Вот как это будет происходить, Аврора. Ты расскажешь мне правду, и я решу, как поступить с тобой потом.
Я закрываю рот на замок.
— Последний шанс. — его пальцы впиваются в мои щеки. — Тебе не понравится, как я отреагирую, если ты продолжишь эту истерику.
— Единственная правда, которую тебе нужно знать, это то, что я ненавижу тебя.
— Неправильный ответ.
Он толчком отпускает меня, и я снова падаю на локти.
Мое сердце колотится от мрачного обещания в его голосе, и я задерживаю дыхание, ожидая его следующего шага.
Он собирается наказать меня?
Отшлепать?
Я ненавижу, как мои бедра пульсируют при этой мысли. К черту это и к черту его. Я уберусь отсюда при первой же возможности.
Это может занять у меня день или два, или сколько угодно времени, но не похоже, что Джонатан останется рядом со мной навсегда.
Он трудоголик. Наступит утро, и не сомневаюсь, что он уедет, чтобы испортить еще больше жизней. Это будет мой шанс сбежать.
