на руку. Волосы до сих пор стояли дыбом.
Машина её матери, что так демонстративно отъехала, оказывается ждала её за поворотом. Девушка неловко забралась в салон, неуверенно хлопнула дверью, как человек, что очень редко пользуется автомобилем. И мне совсем не понравилось, как она при этом суетилась, словно боялась что-то сделать не так и получить нагоняй.
Стойкое желание прибить её мамашу только усилилось. И за то, что вообще её прислала. Хоть она и понятия не имела чем это может закончится, но какая нормальная мать отправит девочку одну домой к одинокому мужику? В день рождения. Значит, всё равно на что-то рассчитывала. Девчонка ведь огонь. Настоящий Зверёк.
И от воспоминаний как-то совершенно определённо заныло в паху.
Блядь, надо с этим заканчивать, выругался я и набрал безопасника.
– Валентиныч, мне только что угрожала Воскресенская… Ну, ты знаешь, что делать.
Я едва успел отключиться, как позвонил секретарь.
– Арман Эмильевич, напоминаю: у вас вечером самолёт в Зальцбург.
– Ах ты чёрт, – выдохнул я. – Это же тот аэропорт, где написано «Извините, это Австрия не Австралия»? Правильно?
Как я мог забыть! Сам же Эбнеру звонил, напросился в гости.
Соскучился по старому другу и наставнику, с которым был знаком уже без малого восемнадцать лет.
И уже в самолёте, вытянувшись на мягком диванчике под уютным пледом, вспомнил Зверя. Как мы познакомились. Наше первое лето. Ласковое Чёрное море. Суровый бетонный пирс. Сладкий инжир. Тёплые ладони его матери, треплющие меня по лысой голове.
Эх, Андрюха, Андрюха! Как же тяжко без тебя. До сих пор.
У твоей дочери через три дня день рождения. Я запомнил, да, он же сразу после моего.
Вот только чувство, что всё это было зря, так меня и не отпустило.
Надеюсь, скоро я верну долг и успокою, наконец, твою душу. Не свою.
Мне покоя не будет.
Я помню, Зверев, всё помню. Я ничего не забыл. И никогда не забуду.
Глава 9. Яна
Три дня прошло с тех пор, как мы вернулись из клиники.
Три дня как я молчала и не выходила из своей комнаты. И только переворачивала страницы альбома, в котором рисовала целыми днями. Я всегда так, говорю редко, только по необходимости, не умею, а всё, что на душе, выплёскиваю на бумагу, а потом часто рву или сжигаю эти рисунки.
Три дня как Татьяна Владимировна развела такую бурную деятельность, что её бы как белку в колесо, и это колесо снабдило бы светом целый город.
С громким скандалом она выгнала Артурчика. Сначала наглядно продемонстрировала ему на огромном плоском телевизоре запись его «тренировки» с горничной (а она совсем неплохо знала своего мужа, раз именно там поставила камеру). Потом отхлестала по щекам брачным контрактом, согласно которому в случае «измены» он условно «с чем пришёл, от того и должен погибнуть (зачёркнуто) в том и должен уйти». А потом повышвыривала в подъезд пустые чемоданы, а следом его вещи. Разукрасила, на радость подглядывающей кухарке, яркими флагами его рубашек ступеньки и перила.
Но кухарка напрасно радовалась. Горничную, естественно, мать тоже уволила. И теперь агентство по найму прислуги сбилось с ног, разыскивая ей новую. А всю работу по дому мать взвалила на кухарку Агилю (так ей и надо!).
Особенно меня позабавило как на ночь глядя Агиля вдвоём с уборщицей Надей, вооружившись фонариками, рылись в мусорных баках, разыскивая мои злосчастные прокладки.
Окна моей комнаты выходят во двор. И я сбилась со счёта сколько выкинутых жильцами чёрных мешков с мусором им пришлось перетряхнуть, пока они нашли нужный. Но они нашли.
Что собиралась делать с этими «вещдоками» Татьяна Владимировна, мне было неизвестно. Я дала себе зарок больше никакие документы из её рук не подписывать. В полицию не идти. Ни на какие уговоры не поддаваться. Но как ни странно, она ничего и не просила.
Я с ней не разговаривала с того момента как села в машину, но она тоже не обмолвилась со мной ни словом. То ли поняла, что говорить я с ней всё равно не буду, то ли давала время остыть, то ли у неё был очередной план (а он у неё наверняка был), но обещанного в клинике разговора так и не случилось.
Молча по заведённому расписанию Татьяна Владимировна привозила на сервировочном столике в мою комнату еду. Сама лично забирала грязную посуду.
И сейчас, судя по времени, опять привезла ужин.
Я слышала, как она попрощалась с Агилёй. Значит, мы остались в квартире одни. Слышала её шаги, шуршание колёсиков тележки.
Она легонько постучалась. Но дверь открыла, как обычно, не дождавшись приглашения.
В тёмной комнате свет горел только у меня над головой. И я как обычно даже не подняла бы на мать глаза, но на столике, что она толкала перед собой стоял огромный торт с зажжёнными свечами.
– С Днём Рождения! – присела она на краешек моей постели.
– Что? Какого?… У меня День рождения в январе, – уставилась я на неё, ничего не понимая.
– Знаю. Но раз уж ты только что закончила со своей молчанкой, может, поговорим?
– Нет, – снова опустила я глаза в блокнот. Принялась сосредоточенно выводить простым карандашом линии. Растирать мягкий грифель мизинцем, создавая тени.
– Хорошо. Ты тогда помолчи, а я тебе кое-что расскажу, – она пододвинула столик ближе к кровати. – На самом деле ты родилась не в январе, а сегодня. И зовут тебя не Яна Нечаева, а Ульяна Зверева.
Я замерла, хоть глаза на неё так и не подняла. Ульяна? И видимо, губы мои невольно искривились, потому что она хмыкнула.
– Да, твоему отцу тоже не нравилось это имя. Но я настояла. И он единственный раз уступил. Из нас двоих он был намного настойчивее и умел добиваться своего. Всегда. В итоге всё равно ведь вышло как хотел он, даже с твоим именем.
– Сейчас про него рассказать можно что угодно, – посмотрела я на неё, – ведь он всё равно не
