Когда ей исполнилось шестнадцать, все по-прежнему шло хорошо. Она была милой, умненькой, жизнерадостной, любящей девочкой, которая сдавала экзамены, помогала своей квази-семье, Килдейрам (точнее говоря, выполняла обязанности работницы в питомнике, ничего за это не получая и не жалуясь) и старалась понравиться Дею Эвансу. Затем ее навестила Полли. К 17-ти годам она коротко остригла густые кудри и выкрасила ежик черной краской, она питала отвращение к еде, ее безумно оскорбляли взгляды учительницы рисования на то, что в живописи хорошо, а что дурно, и она решила вообще не сдавать выпускного экзамена по искусству. Она поймала учительницу истории на фактической ошибке и наотрез отказалась посещать ее уроки. Так было покончено и с выпускным экзаменом по истории, что оставило один только французский, но она все больше ополчалась на Расина, и, видимо, французский ожидала та же участь. А Дей Эванс завербовался в военные моряки, так какой смысл был вообще кончать школу? Эта последняя мысль пришла в голову миссис Килдейр в тот день, когда Нелл положено было сидеть в классе, а она просто так, ни с того ни с сего, там не сидела.
– Только Богу известно, зачем тебе ходить в школу, – сказала миссис Килдейр, слушая, как Нелл обличает общую глупость и тупое упрямство своих учительниц. Она была замучена работой. Карантинное отделение они расширили, дела шли отлично, но заработная плата (по заведенному порядку) была маленькой, а питомник находился на отшибе в милях и милях от чего бы то ни было, и с наемной силой возникали всякие затруднения. В эту минуту миссис Килдейр варила собачью похлебку на кухне – плитка в чулане уже не справлялась. Отвратительная вонища, но они все давно с ней свыклись.
– Вот и мне так кажется, – ответила Нелл, против обыкновения не заспорив.
– Ну а если так, – сказала миссис Килдейр, – то закончи семестр, уходи из школы и начинай отрабатывать свое содержание, давно пора.
Миссис Килдейр, как нам известно, переживала трудное время, не то бы она не добавила «давно пора». Жаль, жаль, что эти слова подвернулись ей на язык.
Нелл бросила школу в тот же день, невзирая на огорчения и протесты всех своих учительниц и друзей, и начала работать в питомнике с утра до ночи.
И тут, читатель, произошло то, о чем никому, кроме нас с вами, знать не следует: мистер Килдейр в свои 49, тревожась, что скоро ему стукнет 50, а будущее не сулит ничего, кроме изменения карантинных законов в лучшем случае и старения в худшем, перестал просто похотливо желать Нелл, но влюбился в нее. Так бывает. Бедная миссис Килдейр! Похоть скрыть можно, любовь – нет. Руки дрожат, лица бледнеют, голоса прерываются. У миссис Килдейр возникли подозрения. Они не улучшили ее настроения и не внушили желания быть терпеливее с Нелл. И бедная Нелл! Ей некому было довериться. Как она могла заговорить с миссис Килдейр о том, что происходило? Или с Брендой? Или с кем-то из школьных подружек – а вдруг это дошло бы до Бренды? Если она и остриглась, то для того, чтобы стать непривлекательной. Но ничего не получилось. Если она перестала ходить в школу, то для того, чтобы стать тупицей. И опять ничего не получилось. Добилась она только того, что все возражали, кроме мистера Килдейра. Он приходил к ней во время кормежки – а у нее руки ужасно пахли собачьей смесью, по даже это его не отталкивало, – пучил на нее свои большие карие глаза и умолял бежать с ним.
– Ну почему ты такая недобрая? – спрашивал он.
– Я не нарочно, мистер Килдейр.
– Называй меня Боб. К чему такая официальность! Разве ты не благодарна за все, что я для тебя сделал?
– Я благодарна и миссис Kилдейр.
– Если мы объясним все, как надо, она поймет.
– Объясним что, мистер Килдейр?
– Нашу любовь, Нелл. Жену я никогда не любил. Просто как-то прилаживались. Оставались вместе из-за Бренды. А теперь явилась ты. Мне кажется, тебя сам Бог послал…
– Не нашу любовь, мистер Килдейр. Вашу. И пожалуйста, пожалуйста, не говорите мне про нее, это нечестно.
Но он говорил, настаивал, его руки подбирались все ближе, и все труднее было их отталкивать. А Бренда начала посматривать на нее как-то странно. Ах, это было нестерпимо! Как-то вечером Нелл упаковала свои вещи, повесила на шею своего жестяного приносящего счастье пузатенького мишку, забрала на почте свои сбережения (63 фунта, 70 новых пенсов) и успела на лондонский поезд. Миссис Килдейр это огорчит, но что ей оставалось делать?
Дым черных свечей отца Маккромби заволакивал семью Килдейров, завивался между деревьями, клубился между конурами, и собаки поскуливали и беспокойно метались. Ну, может быть, и по другой причине.
– Что с ними происходит последнее время? – спросила миссис Килдейр.
– Наверное, им Нелл не хватает, – сказал мистер Килдейр. Теперь, когда Нелл уехала, его сознание освобождалось от дыма, вновь становилось ясным, и его недавнее поведение, его ищущие щиплющие пальцы почти изгладились у него из памяти. Ну конечно же, он любит свою жену. Всегда любил.
– Да нет, это раньше началось, – сказала миссис Килдейр. – А теперь им наоборот словно полегчало. Не то что мне! – И она всплакнула. Ей не хватало Нелл, и не только потому, что теперь работы у нее стало вдвое больше – в пять уже на ногах, в постели не раньше полуночи, когда последний взбудораженный тоскующий по дому воющий пес наконец обласкан и успокоен (а иной раз и позднее, если луна была полной и яркой), а просто она ее любила почти как Бренду, хотя последнее время с ней и стало так трудно.
Только Бренда ничего не сказала про Нелл. Она не знала, что сказать. Нелл была ее лучшей подругой, и она замечала, как ее отец смотрел на Нелл, а теперь вот Нелл уехала, и она не знала, то ли радоваться, то ли грустить. Она стала довольно-таки толстой, прыщавой и тусклоглазой, какими на исходе подросткового возраста часто становятся девочки, ухаживающие за животными. Зло никогда полностью не рассеивается, оно оставляет осадок, подобие сальной пленки на надеждах и бодрости духа. «Я больше люблю животных, – говорила она слова, которые слышала от своих родителей, говоривших их до нее. – Они куда милее людей». Однако она согласилась на помолвку с Недом. Уж лучше быть женой фермера, чем дочерью собачьего питомника: ведь с отъездом Нелл словно исчез солнечный свет, и Бренда увидела это место, каким оно было на самом деле: грязным, шумным, унылым, тоскливым, и, как Нелл, захотела из него выбраться.
Разумеется, Анджи понятия не имела, что Нелл осталась жива. Знай она это, то, не сомневаюсь, приказала бы отцу Маккромби зажечь черную свечу и с ее именем. А так, непотребному отцу приходилось напускать порчу без точного адреса, вот почему злые чары заползли в сердце мистера Килдейра и не коснулись Нелл. А может быть, тут вновь вступилась Эвелин – Эвелин, которая взирала с небес и задувала свечи, едва отец Маккромби успевал их зажигать?
