— Конечно, простите, — кивает Кирилл. — Значит, до завтра.
Подумать только, он еще и первым уходит. Чертов ключ!
С возвращением Харитонова больница проснулась. Коридоры наполнились разговорами об операции, спешно сорван был с места и Капранов. Наставник, однако, изменением в планах оказался недоволен. Позвонил мне, пожаловался на тяжелую жизнь и больные колени, а затем справился о состоянии пациентки. Я ему подробно все описала и Андрей Николаич, удовлетворившись покладистостью подопечной, пообещал явиться. Этот феномен я уже не единожды наблюдала. Видимо, Капранова заставили работать с незнакомым ординатором, который не привык к манере наставника, а я по шерстке гладить уже научена. Доволен Великий, вот и изволит почтить нас присутствием.
«Английский пациент», кстати, у Алисы не идет. Она прочитала всего несколько страниц и не нашла совершенно ничего интересного. Но бороться, упрямая, привыкла: в сторону не откладывает, иногда тяжко вздыхает и снова утыкается носом в текст. Чем не доказательство, что в любви — как на войне?
Когда Кирилл заходит в палату Алисы, та чуть ли не с ходу обвиняет его в дурном вкусе на литературу. Но Харитонов не смущается, с присущим ему обаянием говорит, что она еще мала, чтобы понять, прелесть «Английского пациента». Но, кажется, феномен выдающегося мужчины, который разрушил массу жизней, без памяти влюбившись в замужнюю женщину и, таким образом, приведя войну в дома множества людей, осознаю я.
Когда Алисе сообщили об операции, ее стошнило от волнения. Она так разнервничалась, что попросила меня не оставлять ее одну. И вместо того, чтобы готовиться помогать Капранову, я читала ей вслух «Маленького принца», пока не сел голос. Только ночью добралась до учебников.
В день операции, у меня саднит горло, а от недосыпа под глазами красуются синяки. Мельком взглянув в зеркало, подтягиваю повыше молнию на толстовке. Нам предстоит сложнейшая трепанация, а это значит провести на ногах много-много часов. В такие моменты здоровье может сыграть со мной злую шутку. Тут не до беспокойства о внешнем виде.
Утро сегодня неприятное. Влажность зашкаливает, пробирает до костей. Хочется закутаться во что-то теплое и просидеть весь день в номере, но на часах семь ноль две, завтрак уже подан, и я спускаюсь вниз, чтобы попытаться найти силы хотя бы в порции углеводов.
Капранова, разумеется, еще нет, а вот Харитонов уже на месте. Сидит за столом в центре зала и деловито собирает себе бутерброд из сыра и колбасы сразу. Приходится сдержаться, чтобы не съязвить или не сообщить, насколько неполезный он выбрал завтрак. Ну почему гнев и желание заботиться не исключают друг друга?
— Готовы к операции? — спрашивает Харитонов, стоит мне усесться напротив.
Он выбрит идеально, волосы уложены, костюм отглажен.
— А вы готовы? Выглядите просто изумительно. Газетчики уже на подходе? — отвечаю вопросом на вопрос.
— Какая же вы язва, — фыркает.
Хорошо хоть мой внешний вид не комментирует. Хватает такта? Понимает, что другие заботы? Сначала, приехав сюда, я старалась выходить по утрам из комнаты только при полном параде, но, когда все мои компаньоны разъехались, плюнула на долгие сборы. Кого я пытаюсь обмануть? Как бы ни наряжалась, привычной Харитонову светской дамой мне не стать. Недосушенные волосы, джинсы и синяки под глазами — вот бессменные спутники типичного ординатора. Я совсем не чета мужчине в безупречном костюме.
Устав бороться со сном и фантазиями о чужом муже, а также в преддверии длинной операции, решаю позволить себе чашечку кофе. Мне нужен допинг. Один раз. Но удовольствие оказывается испорчено.
— Вам кофеин разве не запрещен? — мрачно спрашивает Кирилл, обнаруживая неожиданное беспокойство.
— Запрещен. — Не могу сдержать улыбку. — Но не больше, чем бессонные ночи.
Я почти вижу по глазам Кирилла, что он подумал совсем не о подготовке к операции. И я тоже думаю не о ней, но оправдываться за это не собираюсь. Пару секунд мы друг на друга смотрим, а затем он нервно сглатывает и берется за чашку. Я тоже поспешно прячу глаза. В общем, сделав вид, что мы только что мысленно не побывали в кроватях друг друга, молча продолжаем свой завтрак. Харитонов уходит первым.
А я жду Капранова. В последнее время мы мало общались, но перед сложной операцией не помешает. Тем более если учесть, что наставник велел мне обсудить с родителями пациентки риски. Пойдут ли они до конца, если опухоль окажется неоперабельной. И сделать это лучше тихо, чтобы другие не прознали. Просто когда вмешиваются большие деньги или амбиции, вопрос отделения интересов пациентов от политики встает особенно остро.
— Ну что, все приняли бодрый вид в ожидании чудесного дня? — спрашивает наставник, появляясь в дверях, но тут же мрачнеет, поскольку спектакль разыгрывать не перед кем.
Мало того, что я здесь зритель единственный, так еще и неблагодарный.
— Ну-с, Харитонов уже был? — интересуется Капранов, воровато юркая на стул и снижая громкость на пару порядков.
— Угу, — отвечаю шепотом.
— Тогда докладывай!
— Нет, они не согласны рисковать жизнью дочери, — говорю. — Как и следовало ожидать. Если будет шанс остаться с ней подольше…
— Забавно, — обрывает меня на полуслове Андрей Николаич.
— Что забавно?
— Я думал, что твои огромные печальные глаза и драматичный опыт уговорят их не мучить дочь и дальше, — фыркает.
— Они подписали отказ от поддержания искусственного жизнеобеспечения, — говорю осторожно, однако взрыва это избежать уже не помогает.
— Ну да, каждый подпишет, если мозги в наличии! Я надеялся, что они не станут и дальше издеваться над девчонкой, но теперь получается, что мы тут только время потратим: вскроем и зашьем.
— Что?! — восклицаю слишком громко.
— А то! Я практически уверен, что опухоль неоперабельна, и если родители рисковать не согласны, то в нашем визите сюда толку ноль. Будь все просто, и мясник бы справился. — Прочувствованная театральная пауза. — Елисеева, я не просто так оставил тебя с девчонкой. Надеялся, что ты своим искренним участием и удушающей заботой прорвешься сквозь идиотизм. Но нет! Ты не сделала ничего: пришла, спросила, получила стандартный родительский ответ, кивнула и ушла. Ты знаешь, что испытывает больной раком мозга? Галлюцинации, нарушение координации, судорожные припадки… Ладно, сам с ними поговорю.
Я вспоминаю этот разговор и в операционной тоже. О, Капранов добился своего — сумел получить разрешение родителей на все, что его кровожадной душеньке угодно, а я не могу избавиться от вымораживающего внутренности дурного предчувствия. Вроде бы влиять на решения пациентов и их родных мы не имеем права, но после отповеди наставника я чувствую себя так, будто не справилась со своими обязанностями. И это может быть правдой, потому что я всю неделю была вялой, переживала из-за невнимания Кирилла, слишком много отвлекалась. Я сделала недостаточно. Но не потому, что отказалась принуждать родителей Алисы пойти на крайние меры.
