Эля выпустила дым длинной струёй, философски прищурив тяжёлые от толстого слоя туши ресницы.
— А зачем это всё? Думаешь, она хотела бы, чтобы ты вот так хоронила себя заживо? Носила вечный траур? Пойми ты, дурочка... Ты плачешь здесь — её душа плачет ТАМ. Вы всё ещё связаны, и твои страдания заставляют страдать и её. Пойми, она хочет тебе счастья, а не этого монашества в миру... Год... — Эля хмыкнула, щёлкнув по сигарете. — Выдумала тоже. Целый год самоистязания... Думаешь, твоя Яна этому сильно обрадуется? Стань ты наконец счастливой, чтобы она была спокойна за тебя!..
Она попала в мою болевую точку. Ведь с мамой я уже постигла эту науку — отпускать ушедших близких, почему же так трудно повторить это с тобой?.. Словно в первый раз... Огни города поплыли перед глазами в солёном тумане.
— Э! А ну-ка, отставить сырость... — скомандовала Эля, смахивая с моей щеки слезинку пропахшим сигаретным дымом пальцем. — Слушай... У тебя глаза, оказывается, зелёные-презелёные!.. А я никак не могла понять, какого они цвета. Чудо ты глазастое, вот ты кто!
Эля засмеялась, да так заразительно, что мои губы невольно сами растянулись в улыбку.
— Саша меня так называет — "чудо", — сказала я, вытирая остатки слёз. — Уж не знаю, что она во мне "чудесного" находит...
В чайной глубине тёмно-карих глаз Эли замерцали задумчивые блёстки.
— Светлая ты потому что. Так и хочется погреться возле тебя, как у костра. Ох, заварила же ты кашу, красавица, своими ясными глазками... — Ласково любуясь мной, Эля пропустила пряди моих волос между пальцами, расправляя их и перекладывая из-за плеч вперёд. — Нет, я за Ксюху не беспокоюсь: она у нас натура увлекающаяся, влюбчивая, но ветреная. Сегодня — одна дама сердца, завтра — другая... Хотя... Если за четыре с половиной месяца она всё ещё не потеряла к тебе интерес, значит, зацепила ты её не по-детски. У неё ж любовь — максимум на месяц, а тут... Прямо небывалое дело какое-то. Похоже, занозочка ты та ещё!..
Снежинки, падая, искрились, как пузырьки в шампанском. Там, внутри, за балконной дверью, блестела ёлка, разговаривали, ели, пили и веселились люди. Кроме Эли и её подруги пришло ещё пятеро или шестеро гостей, причём все — темные. Я мало с ними общалась, и сейчас их образы в моей памяти уже почти стёрлись. Поэтому я вырежу их в виде бумажных фигурок, нарисую условные лица, кому-то оставлю длинные волосы, кому-то — обкорнаю. Поставив их в хоровод вокруг ёлки, я обозначу только их присутствие, но не их личности. Возьму щепотку конфетти, подброшу вверх — вот вам и новогодняя тусовка у Ксении дома.
— А знаешь, я ведь сюда пришла на тебя посмотреть, — сказала вдруг Эля, по-прежнему глядя на меня сквозь задумчиво-смешливый прищур. — Из любопытства — что же за зазноба такая у Ксюхи появилась? Прямо femme fatale какая-то.
— Какая уж там из меня "фам фаталь", — усмехнулась я.
— Верно, — кивнула Эля, снимая с себя широкий кашемировый шарф и набрасывая его мне на голову в виде накидки. — Рафаэлевская Мадонна. Вот на кого ты похожа... Ох... Не слушай меня, пьяная я, вот и несу Бог знает что, — оборвала она сама себя, засмеявшись.
Мы вернулись внутрь — в тепло, к мерцающей огнями красавице-елке, шампанскому и салатам, а также к бумажным фигуркам гостей. Ксения шутливо набросилась на Элю:
— Элька, ты же мне Лёню совсем заморозила!
— Значит, надо скорее отогреть её в жарких объятиях, — засмеялась та, уже действительно слегка хмельная.
Как вообще получилось, что я встречала Новый год в незнакомой компании? Что в это время делала Александра? Перенесусь на машине времени на несколько дней назад.
В декабре мы виделись с Ксенией довольно часто: она приезжала встречать меня с работы. По вечерам зимой темно, девушкам опасно возвращаться домой в одиночку — так она объясняла свою неустанную заботу. Я так привыкла, выходя после рабочего дня на улицу, видеть её машину, поблёскивающую в свете фонарей, что это стало частью меня. Если Ксения здесь и ждёт меня — значит, всё в порядке, мир ещё стоит.
А ждала она зачастую не с пустыми руками. То коробка конфет, то шоколадка, то цветы или какая-нибудь милая плюшевая зверушка с пищалкой в животе — в целом, стандартный, но никогда не надоедающий набор. По выражению Аиды в "У сумрака зелёные глаза" — неувядающая классика. Впрочем, вскоре я попросила её больше не дарить ничего: это было похоже на ухаживание, а я не могла предложить ей что-то кроме дружбы. Ксения со вздохом сожаления согласилась на это условие, и наше общение продолжилось без оттенка романтики, чисто в дружеском ключе. В конце концов, было бы глупо, грустно и жестоко прогнать её совсем, если она не переходила границ дозволенного, ни на чём не настаивала и не приставала. Ксения была приятной собеседницей, остроумной, неизменно жизнерадостной, и время с ней пролетало в один момент, а самое главное — я забывала о боли и тоске. Мне становилось хорошо, светло и легко рядом с ней, она осыпала мои серые будни блёстками радости, покоряла своей заботой и рыцарским отношением. Однако время от времени меня начинал грызть изнутри жестокий зверь — совесть. По его мнению, я должна была прекратить с Ксенией всякое общение, если не хотела подавать ей надежду и подпитывать её чувства, которые явно были отнюдь не просто дружескими. Промучившись этими противоречиями достаточно долго, я всё же решилась сказать о них Ксении.
Когда мы проезжали мимо заснеженного, сонного парка, она предложила там прогуляться.
Я люблю мягкую снежную погоду, хотя при этом мне частенько хочется спать. В тот вечер я чувствовала себя очень усталой, но зима наколдовала в парке такую красоту, что отказаться от прогулки было просто нереально. Пелена туч подсвечивалась с земли городскими огнями, ещё и отражающимися от снега, и небо выглядело не чёрным, а сизым. Шагая под руку с Ксенией посреди зимнего волшебства безлюдной аллеи, я ощущала себя в сказке. Светящиеся шары фонарей, неподвижные ветки, словно щедро обсыпанные сахарной пудрой, скрип шагов, таинственная тишина...
— Не знаю, стоит ли нам продолжать в таком духе, — вздохнула я. — Вы знаете, что я не смогу перейти на иную ступень отношений... А дружба вас когда-нибудь перестанет устраивать.
Мы остановились. Завладев моими руками в двойных пуховых варежках, Ксения с улыбкой заглянула мне в глаза. Снежинки цеплялись за её ресницы, пушисто дрожа.