руками, словно не знала, расплакаться или убить кого-нибудь. А разве я вру? Я правда чуть не сдох без неё.
– И не сейчас, – добавила она, всхлипнув. – Тебе нужно время.
С чего она взяла?! Люба глянула мельком и опять отвернулась. Красивая, маленькая, глупая, она сама не знает, чего хочет! А я знаю!
Повинуясь инстинкту, я шагнул к ней, ладонь положил на шею, резко развернул к себе, другой поднял подбородок, чтобы не убежала, как только что,и впился в её губы. Кнопка попробовала отпрянуть, не вышло. Она затрепетала и ответила, поддалась мне, а потом обмякла, так и не зная, что делать с руками. Долгий поцелуй пробежал электричеством по моему телу, напоминая, что живой. Я чертовски живой! Ещё удерживая её подбородок пальцами, я взглянул в глаза моей Кнопки и сказал прямо:
– Я знаю, чего хочу. И я вернусь.
И ушёл стремительно. При ней не согнусь, хотя снова скрутило. На жалость давить не в моём стиле. Потом уже в коридоре схватился за бок, опёрся ладонью о стену и громко выдохнул. Секунду дал себе на передышку и быстро пошёл к лифту. Двери закрылись за мной. Я нажал на первый этаж. Электричество возбуждения в теле смешалось с болью, но мне было пофиг.
Хочет всё? Будет ей всё! По порядку!
Нет повести печальнее на свете, чем настроение моё сегодня утром. Мне снился Раф, и его поцелуй, и когда я открыла глаза, горячечная дрожь будоражила всё тело. Я вскочила, а его рядом нет. Меня накрыло…
«Я вернусь», – сказал Раф вчера, но до вечера не вернулся. Α глупое сердце хотело. И волновалось, что он был бледен. И плакало без него от тоски. Постель на меня одну была отвратительной, а комната без него – уродливой. И жизнь…
Γрустно глядя на себя, взъерошенную, в зеркало, я казалась себе сумасбродной и взбалмошной разрушительницей собственного счастья. Что я делаю?!
Раздался звонок домашнего телефона, я бросилась к нему. Это была мама.
– Любушка, куда ты пропала, моя хорошая? У тебя всё в порядке? – послышался взволнованный голос.
– Мамуля! Как я соскучилась! – обрадовалась я. Захотелось пожаловаться.
Мама вздохнула.
– И я. Мне Лёша сказал, что ты в командировке, конференция какая-то. Ну, я не стала тебя тревожить. Ты ведь у меня самостоятельная девочка. Такая умница!
Грусть в моём сердце подтопило теплом: а ведь папа правда маму любит, у неё гипертония, и не захотел тревожить. Всё на себя взял, пусть и солгал тысячекратно. Я мигом простила ему всю ложь и тоже решила маму не волновать.
– Да, мамуль, всё хорошо. Заработалась совсем, прости.
– А с мобильным что случилось?
– Представь, потеряла!
И ведь я почти не соврала…
– Беда какая, Любушка…
– Ничего, восстановлю, – пообещала я. – Это пустяки, мамуль. Ты если что на работу мне звони. Или домой. Или я сама тебя наберу.
– Хорошо, доченька. Я всё жду, когда у тебя будет минутка ко мне вырваться. Я твои сырки всем знакомым на работе разрекламировала. Даже шеф детям своим покупает. Хвалил. Α ещё у нас магазин напротив открылся с восточными сладостями. Такие красивые, необычные. Я их потихоньку для тебя скупаю. Надеюсь, не просрочатся…
– Я приеду, мамочка! Обязательно приеду! Я так к тебе хочу! – искренне призналась я. – В выходные?
– О, маленькая моя, я буду счастлива! Что тебе приготовить?
– Давай потом вместе придумаем, ладно?
Я положила трубку,и на душе просветлело. Вот только мобильный восстановить пока не получится – Любовь Соколова покамест вся вышла. Α Любовь Гарсия-Гомес еще не пришла. Российский паспорт восстанавливать нужно, но вот на какую фамилию? Не ясно… Подавать на развод?
Сердце мгновенно уплотнилось и сжалось до состояния камня.
Н-нет, – мотнула головой я, – похожу еще немножко с его фамилией.
А потом с папой посоветуюсь. Или с Полиной, она – писатель,точно что-нибудь придумает, главное, чтоб в воображении не забросила меня в параллельные миры. Там я только что была…
Лучшее средство от хандры – работа. Мой макияж – моя медитация. Моя тренировка по каратэ – дорога на работу. Мой крик «кия» – «куда прёшь, гад, не видишь – красный»! Мой офис – моё додзё. Мой самурайский меч – ручка для подписей.
Всё, я готова. Никаких слёз и соплей. Я решительно вошла в приёмную. Лидочка поприветствовала меня со странной улыбкой. Тоже надумала, наверное, неизвестно чего. Вчера все по очереди ко мне заглядывали в кабинет: «А вы правда вышли замуж, Любовь Алексеевна?»
Чтобы не выгонять всех с криком «Я не знаю», я быстро уехала в налоговую, в банк, а потом на встречу с Хоризом. Неудачную. После меня уже никто не доставал. Но, кажется, утро начинается с той же пластинки…
– Доброе утро! – кивнула я строго.
Вошла в кабинет и обмерла. На моём столе в изящной вазе, похожей на персидский кувшин, стоял пышный букет хризантем. Белых, крупных, с игольчатыми лепестками, расходящимися лучами от центра, чуть желтоватого, будто от тёплого прикосновения солнца. Точно таких же, какие были в нашей спальне у Фаризов. Мурашки пробежали по моей коже. Перед клавиатурой стояла высокая круглая атласная коробка цвета тёмного шоколада – как покрывало на той кровати, где мы с Рафом…
Электричество дрожью пронеслось от макушки до пяток.
– Доставили только что, – сказала за моей спиной Лида. – Цветы прямо в вазе. Я только поставила. Сказали вам. Без отправителя.
Я расстегнула пальто на ходу и подошла к столу. Дёрнула белую ленточку на коричневом. Раскрыла. То, что лежало внутри, было скрыто под круглым белым картоном, на котором написано от руки «Моей жене». Я затаила дыхание, чувствуя, как щекочет душу волнением и любопытством, приподняла картонку. Честно говоря, ожидала увидеть всё,только не это.
Там на подносе, накрытом кружевной салфеткой стояла белая кружка с крышечкой, украшенной голубым восточным орнаментом, похожим на минокари, на такой же тарелке – розовые и голубые французские макаронки, окружающие причудливо свёрнутые блинчики, розово-белый дессерт с клубникой в виде сердечек. Α еще крошечные, будто игрушечные пиалки с разноцветными джемами. Я как была в пальто,так и опустилась на кресло, забыв про Лиду. А она уже заглядывала в коробку с видом ошарашенного Пятачка.
– Любочка, а тут ещё записка есть, – сказала она.
Как будто я сама не видела! Я приподняла овальную этикетку, привязанную
