не было ни души; стоял жуткий холод.
Я увидела дорожный знак и сказала:
– Так, значит, мы находимся в Меккенхайме, в Германии. Будем следовать знакам и дойдем до центра города.
Роберт шел в нескольких шагах позади меня, разговаривая на ходу с Гендриком; он находился при оружии, но очень нервничал. Я же была спокойна. Воздух был свежим и чистым, и я наслаждалась прогулкой. Однако это было утро воскресенья, и большинство магазинов Меккенхайма было закрыто. Я увидела какой-то бар, заглянула внутрь и спросила: «Кофе?» Ни я, ни Роберт не знали немецкого. Бармен кивнул.
Бармен оказался турком, а бар, в который мы заглянули, – турецкой кофейней. Роберт, казалось, был парализован от шока; признаюсь, я тоже ощущала себя не в своей тарелке. Однако я села и притворилась, что поданный мне кофе самый вкусный и ароматный из всех, что мне когда-либо приходилось пить. В глубине души мне хотелось покинуть бар как можно скорее и оказаться как можно дальше отсюда, но моя гордость не позволила мне поддаться этому импульсу. Я хотела снова взять собственную жизнь в свои руки.
Поэтому я медленно выпила свой кофе и заказала еще чашку. Вскоре кофейня наполнилась турецкими рабочими, и Роберт вновь схватился за телефон: он не собирался принимать этот бой в одиночестве. Но я сказала ему: «Это – невинные люди. У них бизнес, и они не собираются стрелять в своих клиентов».
В конце концов я поднялась, сказала: «Danke!» – и вышла. Отойдя на некоторое расстояние от кофейни, мы оба расхохотались.
Я спросила:
– Ну что, легче?
Роберт кивнул, и тогда я продолжила:
– Мне тоже. Роберт сказал:
– Видите, опасность может подстерегать нас в любом месте.
– Нет, нам же ничего не сделали, просто подали кофе, – ответила я. – Давайте прогуляемся. Я отказываюсь сидеть в этом жутком отеле.
По возвращении меня перевезли в роскошный спа-отель для пожилых людей, хотя я просила совсем не об этом. Мне не нужна была роскошь, но спать в неприятно пахнущем номере я тоже не желала.
Я вернулась в Массачусетс, в тот же ужасный отель под Андо-вером. Я решила отправить сыну Тео подарок на 5 декабря – день, когда Синтерклаас, голландский Санта-Клаус, дарит детям подарки. Спустя две недели пакет вернулся запечатанным. Сын Тео не хотел принимать от меня подарков. Это было настоящим ударом для меня.
Я опять погрузилась в депрессию. Тянулись бесконечные и скучные дни, без единой новости о моей дальнейшей судьбе. Моя охрана запрещала мне покидать отель даже для того, чтобы отправиться в спортивный зал. Я постоянно просила вернуть мне телефон: разговоры с друзьями были моим единственным утешением, единственным способом сохранить рассудок. Однако охранники ввели новое правило: один из них должен был присутствовать при моих телефонных разговорах. Это все более напоминало тюремное заключение. Я замкнулась в себе и основную часть времени проводила в одиночестве в своем номере.
Наконец пришла новость: меня перевозят в Сан-Диего. Я все еще не могла пользоваться университетскими ресурсами, так как по этому поводу не было принято решение. Однако в Сан-Диего было тепло, и Пит вновь вернулся в мою охрану. Он возил меня на пляж и заставлял часами гулять по дюнам. Он также разрешал мне пользоваться его телефоном и при этом отходил на приличное расстояние, чтобы не мешать разговаривать.
Я начала постепенно оживать. Физическая усталость вернула мне здоровый сон – впервые с момента смерти Тео. Накануне Рождества позвонила Нили. Мы договорились о том, что я смогу вернуться в Голландию 10 января.
Когда долгожданный день наступил, меня переправили на самолете во Франкфурт, хотя я жаждала оказаться дома, в Голландии, и подготовиться к пресс-конференции, которая была запланирована в Гааге на 18 января. Однако по какой-то причине мне не разрешили это сделать. Сначала мы отправились в один немецкий отель, затем в другой. Почему? Никто мне толком так и не объяснил; по всей видимости, эти перемещения были также продиктованы соображениями безопасности. Во втором отеле были компьютер и доступ к Интернету. Я устроилась за компьютером, намереваясь составить текст заявления, с которыми выступлю, вернувшись на работу. Я хотела отправить пробный вариант моим друзьям по электронной почте, однако в моем номере интернет-связь отсутствовала. Поэтому около полуночи я попросила охранников сопроводить меня к стойке регистрации, где я намеревалась попросить разрешения отправить письмо с компьютера персонала отеля.
За стойкой регистрации стоял турок. Он посмотрел на меня и спросил:
– А вы, случайно, не та сомалийская женщина, которая является членом голландского парламента и друг которой был убит?
За все те месяцы, которые прошли с момента гибели Тео, меня несколько раз узнавали – я замечала удивление на лицах людей, – однако впервые посторонний человек заговорил со мной об этом напрямую.
– Простите? – переспросила я. Он повторил:
– Да, это точно вы. На его теле было найдено письмо, в котором содержались угрозы в адрес его подруги. И эта женщина – вы, правда?
Я натянуто рассмеялась и сказала:
– Нет, ну что вы! Многие принимают меня за нее, но это – не я. Это было грубейшим нарушением безопасности. Я не знала этого сотрудника отеля, а ему был известен номер, где я остановилась.
Я спросила охранников:
– Вы уверены в том, что нам следует оставаться тут? Но Кейс, старший телохранитель, заявил:
– Завтра я позвоню в министерство. Все эти переезды плохо отражаются на вашем здоровье.
Возможно, вся ситуация не стоила и выеденного яйца, однако под угрозой находилась моя жизнь. Я вернулась в номер и забаррикадировала дверь мебелью и чемоданами, водрузив на самый верх пирамиды блюдца и чашки, чтобы в случае, если я засну, а кто-нибудь попытается проникнуть в номер, шум бьющейся посуды меня разбудил. Я провела всю ночь без сна, прислушиваясь к малейшим звукам и ожидая появления мужчины с ножом и пистолетом. Утром Кейсу было приказано перевезти меня в отель в Ахене; он также получил выговор за то, что мы не переехали прошлым вечером.
Постепенно мы приближались к Гааге. Мне было запрещено покидать номер, так как служащие отелей начали меня узнавать. Я хотела связаться с родителями Тео до того, как вернусь в Голландию, и попросила Кейса организовать звонок. Однако он сказал мне: «Мы разговаривали с их представителем в полиции, и они не хотят общаться с вами. Когда они будут готовы, они сами с вами свяжутся».
Позднее я узнала, что это была ложь. Родители Тео отнеслись ко мне с чрезвычайной добротой. Они никогда и никому не говорили ничего подобного. Подозреваю, что кому-то из Министерства юстиции просто было лень организовать
