и материалами, утратила.
Для обычного любителя искусства, не заморачивающегося с ненужными деталями и подробностями, разницы не было никакой — потому и писал Шилов новое полотно. Его творческая душа страдала, угнетенная виной в утрате последнего полотна. И дабы почитатели его таланта могли и далее любоваться коллекцией, он сделал то, что терпеть не могут художники, — воссоздал картину.
— Яков — интересная личность, он всю жизнь пишет не ради продажи. Его чувства требуют воплощения, и он покоряется им, — объяснял эксперт Владимир Егорович. — Он и седьмую — то сам уничтожил — бес попутал. Творческие люди, поймите же.
Я не понимала. Мать очень трепетно относилась к своим творениям и даже не подходила к ним в плохом настроении. Впрочем, все люди разные. И повода не верить Владимиру Егоровичу не нашлось — Воронцов уверенно заявил, что ему можно доверять.
— Вышло глупо. Он их впервые показал общественности. Которая, к слову, рукоплескала таланту Якова. Картины приметил один весьма известный человек — главный почитатель таланта. А после закрытия и произошла трагедия. Конечно же, Яков сразу же дал знать покупателю о случившемся. И тот был согласен на замену. Только к покупателю они так и не попали — Яков распродал их по одной. Экспертная оценка, выполненная для полной коллекции, попала в массы, но Яков, не желая обманывать своих почитателей, постарался ее отозвать.
После слов Владимира Егоровича я видела Шилова как очень трепетного, но излишне эмоционального художника. Совершенно незаинтересованного в деньгах. Забавно: когда мы не желаем богатств, они сами идут к нам в руки.
Таким образом, Ольга и сама попалась на удочку — видимо она наткнулась на ту самую первую оценку, а Егор Керцев по каким — то причинам делать новую не стал. Теперь же меня мучил вопрос: знали ли они о копии? Если да, то тогда становятся понятны порывы бывших супругов передать друг другу картины. Анализируя действия и поведения Ольги, я могла сказать, что как таковой истинной любви к живописи я в ней не заметила — скорее самолюбование и наслаждение от осознания, какими ценностями она владеет. Узнав же, что последняя картина — не та, она была расстроена — так долго собирала все воедино! И порывы Михаила кажутся логичными — продать за ту баснословную сумму коллекцию он может, но, насколько я поняла, тайны из «дорисовки» не делалось. А терять репутацию из — за, выражаясь словами Ольги, мазни совершенно глупо.
Мне следовало спросить, почему в день нашего обращения Владимир Егорович отнесся к нам с такой недоброжелательностью, сделав вид, что понятия не имеет о творчестве Шилова. Спросила. Эксперт расплылся в улыбке и посетовал на семейные трудности — не до клиентов ему было. Сейчас же все наладилось, а оплата его услуг, перечисленная на счет в банке Воронцовым, его весьма и весьма устроила.
Так что к субботе одной проблемой стало меньше, но волноваться я все равно не перестала. Наверное, именно поэтому Кирилл настоял мне быть в офисе, а не ехать с ним на судебные заседания — толку было от этого было мало. После той ночи Кирилл стал мне еще ближе — но ночевку дома я отвоевала. Что удивительно, Воронцов вошел в мое положение, согласившись, что несколько неудобно разрываться между двумя квартирами и надо бы поразмыслить над этим на досуге.
Вернувшийся из суда Кирилл, едва успев зайти в приемную, сразу же направился ко мне.
— Как же меня это все достало, — резко бросил он. — Скажи мне, как люди могут жить, будучи настолько недалекими, наивными и глупыми? Сил моих больше нет!
С той ночи он перестал возвращать на лицо маску и даже днем вел себя со мной раскованно. Как маленький мальчик, который плачет только для того, чтобы его обняли и пожалели. Я и встала, прижимаясь к Воронцову, обняла его за талию и поцеловала в уголок губ.
— Если бы все были умными, Кир, ты бы остался без работы, — улыбнулась я.
Мне льстило, что он делится со мной своими переживаниями. Нельзя держать все в себе — рано или поздно эмоции вырвутся наружу. Кроме того, Кирилл начал говорить, как нормальный человек — без сложных зубодробительных конструкций, уместных больше в текстах законов и договоров, но никак не при диалоге.
— Верно, — согласился он. — Но как можно вести себя так безалаберно?! Зачем голова на плечах нужна?
— Чтобы есть, — хихикнула я, вдыхая запах Воронцова. Я так и не смогла к нему привыкнуть — он продолжал кружить мне голову словно в первый раз.
— Так, собирайся. Забыл тебе сказать, сегодня едем в пригород.
— К Евгению и Надежде? — отозвалась я и вынырнула из объятий. Быстро собрала сумку и последовала за Кириллом в кабинет.
— Почти, — фраза прозвучала как-то ехидно. — К Роману Глебовичу. — Воронцов взял со стола бумаги.
— Роману Глебовичу? — нахмурилась я. — А кто это? Новый клиент? — уставший за день мозг отказывался выполнять свои прямые обязанности. И потому довольный смех Кира меня удивил. Что я такого сказала?
— Почти. Это мой отец.
Кажется, у меня пропал дар речи. Я шумно сглотнула вдруг ставшую вязкой слюну и медленно произнесла:
— А я тебе зачем?
— Кирюш, давай ты не будешь задавать глупых вопросов. Мне сегодня хватило их сполна.
— И все-таки?
— Знакомиться будем. Ты же предлагала мне заехать на чай к твоим родителям. Так почему я не могу взять тебя к своим?
И то верно. Не аргумент. Аргументище.
В автомобиль Кирилла садилась с неприятными мыслями — свежи в памяти воспоминания о знакомстве с родителями Данила. Поучилось тогда глупо — мы как раз отмечали новый год с его друзьями, а ночевать ушли к нему — из — за ремонта в своей квартире Данил временно жил с родителями. Как сейчас помню свое волнение и неудобство, когда утром первого января зашла на кухню. Приехали — то мы ночью, они уже спали… а утром сидели, завтракали, как ни в чем не бывало, похоже даже не зная о моем присутствие, а тут я со своими робким «Здравствуйте!».
— Не переживай ты так, — видя мое состояние, предпринял попытку успокоить меня Кирилл. — Обычный ужин. Ничего страшного тебя не ждет.
Легко ему говорить. О Романе Глебовиче Воронцове я слышала многое — еще со времен учебы в университете. Успешный адвокат, очень эрудированный и принципиальный человек. И сейчас, видя Кирилла и анализируя его поведение, я могла сделать лишь один вывод — яблоко от яблони недалеко падает. С яблоком я знакома… и очень — очень хорошо. А потому о яблоне
