class="p1">Он целомудренно целует меня в уголок рта.
— Ты можешь сфотографировать меня в любое время.
— Нет, — я немного смеюсь. — Но буду знать. Я имела в виду, — я делаю глубокий вдох. — Спасибо, что позволил мне быть здесь, — я проглатываю нерешительность и годы неуверенности в себе, которые мешают мне сказать больше. — И…за то, что сделал это место безопасным, — я выдыхаю последние слова, затем зарываюсь лицом в основание его шеи. Да, я прячусь. Выражать свои эмоции и произносить эти слова вслух непросто, но Генри заставляет меня чувствовать, что однажды это будет просто. — Кроме того, это, возможно, моя любимая фотография на свете.
Он смеется, и я наслаждаюсь этим звуком. Быть здесь с ним…после всего. Я не могу отрицать, что моё сердце поет каждый раз, когда он рядом. Когда он снова смотрит на меня, самодовольное выражение его лица просто очаровательно.
Я сглатываю и спрашиваю:
— Что будет дальше?
Генри целует меня в висок, прежде чем перейти к следующему снимку. На этот раз мы оба пялимся.
— Как ты это сделала?
— Я не знаю.
Это можно описать только одним словом — потрясающе. Возможно, чувственный и интимный. Сделанный случайно. Я направила телефон на его задницу и надеялась на лучшее. Это должно было быть забавно, что-то, над чем можно посмеяться позже. Но это нечто гораздо большее. Я лежу на спине, Генри сверху, и мы соприкасаемся бедрами, так что мои бедра обхватывают его. Он опирается на локти, а его руки зарываются в мои волосы. Одной рукой я глажу его по щеке, а в другой, вытянутой, держу телефон. Но дело в теплоте наших улыбок, зрительном контакте и безошибочном обожании. В том, что нам обоим абсолютно комфортно друг с другом…
— Мне нравится эта фотография, — шепчет он с благоговейным трепетом. Я люблю тебя, вот как это звучит.
Что-то теплое и восхитительное разливается по моим венам. Это заставляет меня нервничать. Я стараюсь не обращать на это внимания.
— Я целилась на твою задницу, — признаюсь я, пытаясь пошутить и положить конец охватившему нас напряжению. Может быть, тогда я смогу удержаться от чувств, выходящих за рамки того, что уже бушует у меня внутри.
Но Генри не позволяет мне сбежать. То, как он смотрит на меня, всегда, постоянно, я чувствую его привязанность ко мне, и это придает мне силы, в которых я нуждаюсь.
— Мне тоже нравится, — признаюсь я едва слышным шепотом.
С легкой улыбкой он проводит ладонью по моей коже, вверх по животу, мимо груди, чтобы обхватить шею. Его глаза не отрываются от моих. Когда Генри запечатлевает на моих губах нежнейший поцелуй, я теряюсь, я обретаю себя.
Отстраняясь, я качаю головой и игнорирую новую волну возбуждения, прокатившуюся по мне, потому что слёзы обжигают мои глаза.
Этот мерзкий, жестокий голос в моей голове издевается надо мной. Зачем такому замечательному человеку, как Генри, нужен кто-то вроде тебя?
Приходя в себя, я встаю. Эти навязчивые, нежелательные мысли, которые меня посещают, они просто навязчивые и нежеланные.
— Ты не можешь контролировать их появление, — напомнила мне доктор Гонсалес вчера по телефону. — Однако ты можешь контролировать свою реакцию на них.
Именно этим я и занимаюсь. Прими эту мысль, не борись с ней, не зацикливайся на ней.
Давай, мозг. Всё в порядке. Мне тоже страшно, но здесь мы в безопасности.
Я не обращаю на это внимания и понимаю, что это, вероятно, повторится снова.
— Прости, — бормочу я, возвращаясь к дивану. Я сажусь рядом с ним.
— Не стоит. Могу я чем-нибудь помочь? — его голос звучит ровно, успокаивающе.
Я всем поделилась с Генри. Я хочу, чтобы он знал меня так же хорошо, как я хочу знать его. Рассказала ему о потере отца, а год спустя — мамы. Чувствовать себя одинокой и нелюбимой в одиннадцать лет, осознавая, что никому нет дела до четырех осиротевших детей родителей-иммигрантов. Те немногие, кто заботился, были не в состоянии помочь.
Я не вдавалась в подробности, когда сказала ему, что встретила человека, которому, как мне казалось, я могла доверять. Человека, с которым, как я думала, я могла бы разделить свою жизнь, но я ужасно ошибалась Генри признался, что случайно услышал кое-что из того, что я рассказала Тадаши. Оказалось, что он был тем самым пьяным другом, который в ту ночь шатался по туалету.
Затем он выслушал, как я рассказала ему то, в чем когда-либо признавалась только одному человеку — доктору Гонсалес. После того, как я расторгла свою помолвку, я не могла перестать чувствовать себя подавленной, преданной, отвергнутой. Мне было стыдно за то, что я всегда была подавлена, измучена чувством безнадежности, и я подумывала о том, чтобы причинить себе боль. Я этого не сделала, но я была в таком темном месте, что просто хотела покончить с болью.
Когда я посмотрела на Генри, в его глазах стояли слезы. Он притянул меня к себе и долго держал в своих сильных объятиях. Прошло несколько часов. Дней. Я не знаю, как долго он обнимал меня, пока я плакала.
Когда он сказал:
— Здесь ты в безопасности, Луна. Со мной ты в безопасности, — я поверила ему.
И я верю. Я верю ему. Потому что я действительно чувствую себя в безопасности рядом с ним.
После всех этих трудных разговоров Генри был так осторожен со мной, так заботлив и тактичен. Я хочу извиниться за свои эмоции и сомнения, за эти всепроникающие мысли и чувство неполноценности. Я хочу, но не делаю этого. Потому что это часть проблемы. Я напоминаю себе, что исцеление требует времени. О чем я забыла, так это о том, что это также требует постоянной работы. Это значит знать, что будут какие-то триггеры, и мне нужно разработать новые, более эффективные способы преодоления. Это значит чувствовать себя уязвимой и мириться с этим. Это значит позволить себе обдумать каждую ужасную мысль и испытать каждое ужасное чувство. Это значит, что я должна впустить Генри, когда буду готова.
— Луна? — Генри так нежно касается моего лица.
— Я знаю, что прошу от тебя многого, — выпаливаю я, не в силах смотреть на него. Начиная с бесконечного терпения и заканчивая такой любовью, какой я никогда не знала.
— Л, я прямо здесь. Я знаю, что тебе не нужно мое присутствие. Я знаю, ты справишься с этим, со мной или без меня. Потому что у тебя есть желание и возможности, чтобы сделать это, — он нежно приподнимает мой подбородок, пока наши глаза не встречаются. — Я тоже о многом
