– …продолжается в финансах фонда «Час Милосердия». Еще два члена правления Фонда – Арч Ворман и Монт Джеймс – подали вчера в отставку, через три дня после того, как ее потребовал преподобный Ларс Олсен. Однако сегодня основное место в нашей программе мы отвели преподобной Лилиан Грейс. Преподобная Лили, так она известна большинству телезрителей, была ранена на прошлой неделе в результате сложного стечения обстоятельств, имеющих отношение к деньгам, инвестированным в Грейсвилль. Сегодня она провела пресс-конференцию в госпитале и сделала настолько необычное заявление, что мы передаем его для вас полностью.
Валери и Ник переглянулись.
На экране появилась Лили – бледная и хрупкая, сидящая в большом кресле-качалке, в синем шелковом халате, купленном для нее Валери.
«Всем вам, незнакомым, друзьям и моим прихожанам, – начала она высоким голосом, хорошо знакомым миллионам телезрителей, – решила я сказать, что оставляю деятельность проповедника. Я не могу быть такой священнослужительницей, какой всегда мечтала стать, до тех пор, пока не познаю лучше себя и мир. В настоящий момент я мало что понимаю.
Люди, которые обращались ко мне за помощью и ответами на свои вопросы, все люди, которые верят своим священникам, проповедникам, раввинам, заслуживают честного, серьезного отношения к себе и любви. Воистину, ужасно злоупотреблять их доверием.
Знаю, во всех сферах деятельности человеческой есть махинаторы и мошенники, но я не думала, что они были в Грейсвилле. Однако, судя по всему, они там есть. Мне сказали, что они использовали деньги, которые вы присылали мне, крупные суммы, для собственного удовольствия, вместо того чтобы обратить их на помощь нуждающимся. Я не знала об этом, но это не оправдание, потому что я была обязана знать. Я знала тех, кто работал в Фонде «Час Милосердия», тех, кто готовил телевизионные программы «Час Милосердия» и «Дома с преподобной Лили Грейс». Я знала их очень хорошо. Одну из них, мне казалось, любила. Доверяла ей и восхищалась. Но я не присматривалась ни к ней, ни к происходившему вокруг. Я не требовала предоставить мне информацию. Я была наивна и глупа; я была не вправе давать кому бы то ни было советы и утешать.
В проповедях я всегда призывала людей обратиться внутрь себя и найти корень доброты, сокрытый там. Я всегда говорила, что люди могут быть лучше, чем они сами о себе думают или какими их считают окружающие. Но, видимо, прежде всего мне следовало вглядеться в себя саму.
Пожалуйста, простите мне, что я не лучше, чем есть. Пожалуйста, помните, что есть много хороших проповедников и много религиозных организаций, помогающих людям, оказавшимся в нужде. Они не должны пострадать от бури, порожденной несколькими себялюбивыми и циничными людьми.
Я думаю, что самая серьезная проблема с проповедниками, особенно с телепроповедниками, состоит в том, что вокруг них есть много возможностей, которыми могут воспользоваться недобрые люди. Слишком многие из них обещают сделать вас счастливыми, обещают позаботиться о вас. Вы начинаете ощущать себя зависимыми. Но когда люди чувствуют себя зависимыми и беспомощными, тогда другим легче использовать их!
Вы не должны чувствовать себя беспомощными! Не позволяйте никому называть вас беспомощными! Найдите в себе добродетель и силу, создавайте их в себе сами, сами управляйте своими жизнями! И если вам потребуется помощь, найдите тех, кто поможет вам поверить, что вы способны стать мудрыми, добрыми и великими.
Сейчас я хочу сказать вам – до свидания! Мне будет не хватать всех вас. Я буду скучать по всем по вам, по вашим письмам, вашей любви. Я буду думать о вас и молиться о вас и, может быть… может быть… однажды… я смогу возвратиться к вам».
Слезы блестели на глазах Лили, и слабая улыбка играла на ее губах, когда на экране телевизора медленно гасло ее изображение.
Голос комментатора сообщил:
– Преподобная Лилиан Грейс сегодня оставила деятельность проповедника. Тем временем расследование деятельности Фонда «Час Милосердия» продолжается. Как только она выпишется из госпиталя, что, возможно, произойдет на следующей неделе, ей предстоит ответить на вопросы следствия.
Лили выключила телевизор и откинулась на подушку.
– Ну как, что скажете? – спросила она.
– Да, – произнес Ник, – весьма волнующе.
Лили посмотрела на Валери.
– Ты такая спокойная. Я что-то неправильно сказала?
– Да нет. Ты сказала то, что было нужно сказать.
– Но тебе что-то не понравилось, – настаивала Лили.
– Да, – ответила Валери, – в твоем выступлении кое-что немного беспокоит меня. Ты вела себя спокойнее, чем я ожидала, более… профессионально. Особенно если принять во внимание, что ты, как я полагаю, действительно сильно огорчена.
Губы Лили задрожали.
– Знаю, и ничего не могу с этим поделать. Сибилла наняла массу инструкторов, они учили меня всем этим премудростям: как дышать, когда сделать паузу, когда улыбнуться, когда понизить голос, как придать ему задушевность… И я неплохо преуспела. Теперь все это само проступает на поверхность, словно я или Сибилла нажимаем потайную кнопку, и слова сами текут наружу. Я едва слышу их. Ты очень умна, Валери, ты заметила. Думаешь, и другие обратили внимание? Я хотела бы позабыть все, чему меня научила Сибилла, хочу снова стать самой собой… если смогу понять, что это такое. Хочу поступить в колледж, находиться в кругу сверстников, изучать мир и просто размышлять о различных вещах. Я не хочу, чтобы люди считали меня… ненастоящей. Сейчас на экране я была ужасной? Мне хочется, чтобы люди верили мне!
– Они поверят тебе, потому что хотят поверить, – сказал Ник. – Ты была очень хороша, а большинство людей не так проницательны, как Валери. Во всяком случае, главное заключено в словах, и мы восхищены ими. Думаю, тебе не следует беспокоиться.
– Пап, можно тебя на минуточку? – позвал Ника Чед.
Он стоял около двери, переминаясь с ноги на ногу.
Когда Ник приблизился к нему, он, понизив голос, спросил:
– Как ты думаешь, мама видела?
– Возможно. Не ты ли говорил мне, что она смотрит три телепрограммы одновременно?
– Да, но, быть может, не сейчас.
– Думаю, что именно сейчас. О чем ты думаешь, мой друг?
– Я подумал, может быть… ну, мне стало не по себе, понимаешь, думать, что она видит, как Лили говорит все это. Наверное, она одна: у нее нет друзей; и я подумал, что, может быть, ей очень тяжело от слов Лили, которую она очень любила и которой доверяла. Поэтому я подумал, может быть, понимаешь, потому что у нее никого нет…
– Хочешь поговорить с ней?
– Да, понимаешь, ей не с кем поговорить… просто хочу… быть рядом…
