Элиф Шафак - Честь

На ночь Пимби устроилась в пропахшем мочой уголке напротив банка Беркли и свернулась там калачиком, вздрагивая от малейшего шума. Она воспользовалась общественным туалетом, выпросила немного еды у задних дверей ресторана и, обессилев от слез, наконец задремала.

– Вставай! Просыпайся, шлюха!

Над ней стоял бездомный бродяга – толстобрюхий, опухший, беззубый.

– Ишь, разлеглась, стерва! Кто тебе позволил занимать мое место?

Пимби испуганно вскочила.

– Простите, – пролепетала она дрожащим голосом.

От бродяги нестерпимо разило смесью винных паров, табака, мочи и нафталина. Он надвигался на Пимби, и глаза его под кустистыми бровями полыхали возбужденным огнем. Пимби увернулась и бросилась бежать.

– Куда ты? Вернись! – кричал ей вслед бродяга. – Зря ты испугалась, красотка!

Пимби неслась со всех ног, пока не скрылась за углом. Бродяга, усмехаясь, словно припомнив хорошую шутку, устроился в уголке, нагретом телом Пимби, снял ботинки и принялся сосредоточенно рассматривать свои заскорузлые ступни.

В кухне было ужасающе много еды. Множество кастрюлек и сотейников, наполненных стряпней, источали густые запахи. Пироги, торты и запеканки стояли не только на кухонном столе, на полках и на стульях, но даже на полу. Я не представляла, как мы все это съедим, ведь нас было только двое – я и Юнус. Но плакальщицы продолжали приходить и приносить еду, чтобы не дать нам умереть с голоду. В гостиной рядком сидели женщины всех возрастов. Некоторые были нашими соседками, других я едва знала, кого-то видела в первый раз. Всех гостей встречала тетя Мерал, выполнявшая обязанности хозяйки. Она благодарила их и плакала вместе с ними. Мы с Юнусом притулились в уголке, безучастные к тому, что творилось вокруг, словно рыбки в аквариуме. Каждый, кто входил в комнату, считал своим долгом подойти, поглазеть на нас и постучать по стеклянной стенке, отделяющей нас от мира, ожидая от нас реакции. Мы все видели, все слышали, но при этом ничего не ощущали. Слова сочувствия не находили у нас никакого отклика. Мысленно мы оба бились над решением загадки, известной лишь нам двоим.

– Эсма, я во всем виноват, – запинающимся голосом прошептал Юнус.

– Почему это?

– Если бы я не оставил тетю одну…

Я крепко сжала его ручонку:

– Это сделал Искендер, а не ты, малыш.

– Но если «скорая» увезла тетю Джамилю, где тогда мама?

– Хотела бы я это знать.

Меньше чем через час мы узнали ответ. Около полудня дверь в очередной раз распахнулась и в комнату вошла новая гостья, с ног до головы одетая в ярко-зеленое. На голове у нее красовалась шляпа с изумрудными перьями. Плакальщицы, онемев от изумления, уставились на ее сверкающие украшения и длиннющие ярко-красные ногти.

Лишь я одна обрадовалась этой диковинной посетительнице и, заливаясь слезами, вскочила и подбежала к ней:

– Рита!

Мы уединились в кухне, подальше от любопытных глаз и ушей.

– Рита, мама жива, – шепнула я.

Она молча кивнула.

– Она у вас?

Еще один кивок.

Оказывается, утром, придя на работу, Рита увидела, что мама спит, свернувшись у дверей салона. В ответ на все Ритины вопросы она молчала. Рита отвела ее в заднюю комнату, напоила чаем, опустила жалюзи на окнах, а новой сотруднице, едва та переступила порог, сказала, что сегодня парикмахерская закрыта и она может идти домой. Потом она помогла маме умыться и привести себя в порядок.

– Можете вы приютить ее у себя на несколько дней? – спросила я. – Пока все не утрясется.

Рита покачала головой. Ее бойфренд ни за что не позволит ей привести домой кого бы то ни было. К тому же он совершенно не умеет держать язык за зубами, а это значит, что в доме Риты мама не будет в безопасности.

– Ты должна кое-что сделать.

Рита протянула мне бумажку, на которой были написаны имя и адрес.

– Сходи к этому человеку и скажи ему, что твоя мать умерла. Пимби считает, что так будет лучше.

На этом разговор закончился. Я проводила Риту до дверей. Она, войдя в роль плакальщицы, обняла меня и пробормотала, заливаясь слезами:

– Держись, детка. Для нас всех это тяжкая утрата. Я так любила твою мамочку!

Вечером, после заката, мы с Юнусом через заднюю дверь вошли в «Хрустальные ножницы». До конца дней своих я буду помнить мгновение, когда мы, смеясь и рыдая, бросились в мамины объятия. Она выглядела измученной, лицо осунулось, под глазами темнели круги.

Юнус, уткнувшись носом в мамину грудь, твердил:

– Это я во всем виноват. Я пошел к друзьям и оставил тетю Джамилю одну.

Мама поцеловала его. Поцеловала меня и шепнула мне на ухо:

– Ты ходила… к нему?

Я вкратце рассказала ей о своем визите к Элайасу. Она слушала рассеянно, словно погрузившись в сон.

– Люди болтают про тебя всякие глупости, – вмешался Юнус. – Но мы никого не слушаем.

Я толкнула его в бок локтем, но было уже поздно. Впрочем, мама и без того наверняка догадывалась, что наш квартал гудит от слухов и сплетен. Догадывалась, что многие соседи обвиняют ее, утверждая, что она запятнала семейную честь и своим недостойным поведением толкнула сына на страшное дело.

– Похороны будут послезавтра, – сообщила я. – Все хлопоты взяла на себя тетя Мерал.

Юнус похлопал маму по руке с видом взрослого мужчины, способного разрешить любую проблему:

– Не волнуйся, я все устрою. Я знаю, где тебя спрятать. В Лондоне есть безопасное местечко, где ты сможешь жить, сколько захочешь, и никто не выдаст тебя полиции.

Вот так моя мать, Пимби Кадер Топрак, тридцати трех лет от роду, по официальным данным убитая собственным сыном, поселилась в Хакни, в старом особняке, захваченном группой молодых неформалов.

Пимби села в постели, обхватила колени руками и сцепила пальцы. На лице ее застыло измученное выражение. Страшная тяжесть давила на грудь, мешая дышать. Боль не унималась ни на минуту. Дышать было трудно, в горле саднило.

Она прислушалась к долетавшим до нее звукам. Обветшалый викторианский особняк был погружен в темноту. Воздух насквозь пропитался едким ароматом, в котором соединялись запахи пыли, пота, гнилого дерева, влажного белья, грязных простынь, пустых бутылок, переполненных пепельниц. Здешние обитатели спали на полу, бок о бок друг с другом, и это напоминало Пимби детство. Она и семеро ее сестер тоже спали на полу, толкаясь, лягаясь и сражаясь за кусок одеяла. Одеял, казалось, было достаточно, но все же часто посреди ночи Пимби просыпалась от холода. Недолго думая, она стаскивала одеяло со спящей и укутывалась сама, предоставляя сестре мерзнуть.