* осторожно! (исп.)
Толкнул прилично, мужчина даже отступил, оттоптав ноги еще одному пешеходу, оказавшемуся некстати слишком близко.
— Придурок! — ругательство полетело в спину борзому велосипедисту. Только жаль, взглядом он не испепелялся, а угнаться за ним было нереально, а то бы… Дима себя знал — если был бы уверен, что догонит — помчал бы следом, стянул с велосипеда, а потом объяснил, как положено вести себя с важными господами.
Хотя… Пусть считает, что сегодня ему чертовски повезло — Дима был в отличном настроении.
В десятый раз за утро, мужчина провел рукой по волосам, наслаждаясь новыми ощущениями — когда он стригся в последний раз? Так коротко — еще в университетские времена. Это бабы чуть что — сразу в цирюльню, стричь, красить, вить или прямить. Он был постоянен — любил свою чуть старомодную прическу как доказательство статуса — только люди с высоким статусом могут позволить себе забить на общественное мнение и выглядеть так, как душе угодно. Он мог. А потом… А потом было уже как‑то не до причесок.
Раньше, пальцы бы прошлись по глади прилизанных блондинистых волос, нащупали бы материю резинки, спустились по коротенькому хвостику, а теперь подушечки пощекотал короткий ежик. Он не баба, жизнь менять, обкорнавшись, не собирался, просто нельзя уж совсем без конспирации.
Сегодня в Гаване было жарко, впрочем, в Гаване было жарко слишком часто. Такое впечатление, что весь сброд вылез на улицу, «насладиться» зноем, мужчины светили вываленными пузами, женщины обмахивались подручными предметами, вместо веера часто им служили совсем уж несуразные вещи, зато дети были счастливы — им все равно, зной или холод — лишь бы ржать и пакостить.
Кто‑то толкнул Диму плечом, а потом рассыпался в извинениях, кто‑то просто толкнул, кого‑то толкнул сам Дима. Удивительно, но здесь, в одном из опаснейших районов города, а может и мира, он чувствовал себя прекрасно. Хотя, что удивительного? Он ведь сам… опасен.
Усмехнувшись своим мыслям, Ермолов полез в карман хлопковых штанов, собираясь щедро одарить уличного музыканта, просто потому, что сегодня у Димы было удивительно хорошее настроение.
Правда кошелька он не нашел — не зря толкали.
Надо бы расстроиться, узнать, что за велосипедный десант карманников объявился в районе по своим каналам, но и это сейчас казалось глупостью.
— Hijo de puta, — ругнувшись для проформы, Дима пошел вперед медленней, теперь совсем уж расслаблено — утрата кошелька — мелочь по сравнению с теми мыслями, которые роились в голове. Он возвращается.
* Hijo de puta — ругательство (исп.)
* * *
В жизни Снежи прошло три года. В жизни Самарского с его золотой девочкой прошло три года. Прошло три года после смерти Титова и Шутова.
А в его жизни прошло далеко не три года. Три десятилетия, столетия, тысячелетия. Чертовски много времени прошло с того момента, как его самолет взмыл в небо над Борисполем. Бежал он, подгоняемый страхом и нетерпением, с чувством, что сделал то, что хотел — отомстил, но остаться не рискнул — жить хотел больше, чем увидеться с Самарским «напоследок».
Он не готовил себе пути отступления, ведь решение помочь‑таки похитителям тогда еще Александры Титовой пришло спонтанно, и летел Дима тогда в неизвестность. Даже неважно было куда — главное, подальше из Киева.
А потом начались долгие дни и недели неизвестности, опасений, откровенных страхов, иногда перерастающих в маниакальные. Месяц он провел в номере гостиницы в пригороде Мадрида, боясь даже нос высунуть. Диме казалось, что в каждую секунду на пороге может возникнуть Самарский. Не просто возникнуть — он явится, чтоб отомстить. Целый месяц Дима просыпался по ночам в холодном поту, прислушиваясь к шорохам за дверью, так и не зная, чем все закончилось там, в Киеве.
В те долгие дни его мучила совесть. Странно, но именно тогда он наконец‑то понял, что такое совесть. Нет, Титову было не жалко. Ее вина во всем случившемся тоже была. Корил Дима себя за то, что оставил дома Снежу.
Долго страх за себя и стыд перед ней боролись в Диме, не давая переступить порог безопасной комнаты гостиницы, но вечно сидеть там он не мог.
Первый выход в мир, после месячного затворничества, стал пиком его трусости. Ноги подкашивались, стоило услышать любой оклик, в каждом лице виделся Яр, Артем, его прихвостни, Титова, Снежа, все… Не давая себе времени передумать, он купил тогда сим — карту, какой‑то телефон, положил на счет вдоволь денег, чтобы совершить один единственный звонок — сестре.
— Алло, — даже эти четыре буквы вымолвить оказалось сложно.
— Дима? — а вот ответ Снежаны прозвучал так, будто она одновременно верит и не верит, счастлива его слышать и ненавидит.
— Да, у меня мало времени, — достаточно быстро взяв себя в руки, он начал их разговор. Не рассказывал ничего о себе, только спрашивал.
Оказывается, его план не сработал. Титову спасли, Шутова пристрелили при задержании, историю замяли, Снежану даже не вызывали к следователю, значит, по делу он не проходит… Странно…
Опять идиотское благородство Самарского? Или теперь Титовой? И по отношению к кому? К нему или Снеже? Эти вопросы сестре он не задавал — не было ни времени, ни желания. Главное он узнал — ей ничего не угрожает, а вот ему…
Первый месяц он боялся возмездия особенно, но это не значит, что по прошествии тридцати дней прошел и страх. Нет, страх остался, просто ко всему ведь привыкаешь, и к этому можно привыкнуть.
Денег у него было много — достаточно, чтобы провести так, по меньшей мере, полгода. Так — это вылезая из подполья только чтобы поесть и позвонить. Но времени, проведенного наедине с собой, хватило на то, чтоб Дима понял многое, в том числе и то, что прятаться ему предстоит не полгода. Самарский не забудет. Ни его, ни его предательства. Будет искать, рыть землю, перевернет вверх дном весь Мадрид, если это понадобится, а когда найдет… Вот тут Дима не был уверен, что будет после их встречи. Он пошел по отношению к другу на крайность — готов был отобрать самое дорогое, но готов ли Самарский сделать то же? У Димы не было чего‑то, дороже собственной жизни. Готов Самарский его убить? Ермолов предпочитал об этом не думать. Куда важней было решить — как отсрочить момент их встречи.
Нельзя сказать, что он искал, скорей нашли его. Нет, он не размещал CV на сайтах поиска работы, Димы Ермолова ведь больше не должно было существовать. Вряд ли он сошел бы за Мигеля, да и Хуан из него такой себе, а вот эмигрант из Беларуси — Михаил — другое дело. Со своим новым именем Ермолов себя не ассоциировал, это было не нужно. В тех кругах, в которых он оказался — конспирацию чтили все, а обращались друг к другу вовсе не по именам.
