Он регулярно просыпал, опаздывая в офис, и ранил себя безопасными бритвами, оставляя ссадины и кровоподтеки. Он резал свои шрамы, слоившиеся по лицу шершавостью. Я рекомендовала ему пластику, но он категорически отказывался, называя свои увечья нажитыми наградами, а я отказывалась целовать его в щеки. По-настоящему мы не соприкасались губами. Он пугливо гладил мою пышную и загорелую ручку. Любил брать ее в свои мозолистые и крепкие, почти как тиски, лапы, и сжимал ее, проводя указательным и безымянным пальцами вдоль основания, заставляя покрываться мурашками. Моя кожа вскипала отвращением, но я терпела, мучилась, вытирала руки о шелк и тщательно очищала жидким мылом и лосьоном.
Получался не человек, а монстр. Мохнатое чудовище, борющееся за сердце неприступной красавицы. Но я свыкалась с ним и смирилась, значит, и в нем водились приемлемые качества. Я зацеплялась за них как за ветки столетнего дуба. Возможно, я преувеличиваю и где-то лукавлю, напрасно сгущая краски, но Ярослав был самым пресным и пугающим цветом из моей акварели мужчин. В нем присутствовал ум. Он реально и трезво смотрел на многие вещи. Например, он не питал иллюзий, что между нами вспыхнет душераздирающая страсть, что я кинусь к нему на шею и упаду в объятия. Где-то под сердцем, глубоко-глубоко внутри, в основании позвоночника, он понимал отсутствие любви между нами, а наши отношения – выгодный фарс, сулящий высокие проценты в долгосрочной перспективе. В итоге Ярик не получил ни шиша, очутившись в долгах как в шелках.
Когда мы случайно пересеклись в «Vogue Cafe» Ярослав хладнокровно заявил, что предполагал подобный финал и свел риски к минимуму. В нем отсутствовали эмоции и любой намек на обиду. Он окончательно превратился в робота, отлично вычисляющего математические задачи. Я не удивилась его словам и невозмутимо отзеркалила его мертвый взгляд. Прежде невозмутимый Ярик неожиданно перешел на личности и позволил себе дерзко высказаться на мой счет, упомянув мать и проклиная отца. Я не сдержалась и пожелала ему сдохнуть онанистом и евнухом. Он развернулся и ушел, а я запомнила его сутулые плечи, как бы разрубленные наполовину. Как злобный горбун из Роттердама, он поплелся за ближайший угол, с той минуты потеряв меня окончательно. Сначала я испытала облегчение и поучила порцию холодного адреналина. Потом накатили равнодушие и немая грусть, а последним аккордом прозвенела пустота. Ярослав занимает почетное место в галерее намалеванных мною красок. Он самый серый цвет – оттенок уныния и безразличия.
Акварель наполнялась с приливами и отливами. Каждый цвет запоминался отчетливо и по-своему уникально, искрил, возбуждал, оставляя жирные, несмываемые следы. Когда цвета перемешивались, наступала полная катавасия. Смешивать краски – жуткое занятие, потому я никогда этим не занималась. В акварели все цвета равны, нет фаворитов и победителей. Каждый занял свое место в памяти, залившись в специально подготовленную лунку. Пока есть и вакантные места.
Естественно, речь шла о Серже. Он уже на подходе и следующим превратится в экспонат моей разношерстной коллекции. Какой цвет ему подобрать, я пока не определилась. Серж – целая композиция, намалеванная из сотни оттенков. К нему я питаю симпатию лишь как к объекту своих психологических игр. Серж не мужчина моей мечты, и никогда им не станет. Он весьма далек от претензии на привлекательность. Его дурные привычки и испорченность бьют ключом, обнажая острые недостатки, коих у него на порядок больше, чем достоинств. Если честно, мне сейчас не до новых игр. Не будь я знакома с Сержем тысячу лет, то держалась бы от него за тысячу километров, а любые попытки к сближению запорола, не давая сосунку ни малейшего шанса. Серж отгоняет других самцов, как голодный котяра, метит свою территорию, благодаря чему никто не подкатывает, будто Серж платит каждому постояльцу по тысяче евро в день, чтоб они держали себя в узде. Впрочем, иногда бывают осечки.
Прошлые события не дают покоя. По их вине я прячусь в каннском пристанище и открываюсь сомнительному мальчику о своих похождениях. Любопытство Сержа растет в геометрической прогрессии. Он задает дерзкие вопросы, погружаясь в самое дно, а я отвечаю, сохраняя тайну, не убиваю интригу, ведь мы с Сержем лишь в начале пути, а впереди целая история с множеством ходов и сюжетных линий.
Нетерпеливость слушателя заставляет меня волноваться и выходить из себя. Я даю волю чувствам и ругаюсь, обзывая Сержа подонком. Серж гогочет, взмахивая взъерошенными волосами как конской гривой так задорно и мило, что самой хочется смеяться. Он совсем ребенок, и я повторяю ругательства в ироничной манере и поднимаю вверх его волосы. Он становится сюреалистичным персонажем, напоминая панка в смокинге, а я смотрю на него и надрываю живот. Серж не прилизывает локоны, а входит в роль служителя рок—н-ролла, показывает мне средний палец в кулаке и быкует, округляя ноздри. Следующим движением он изображает пацифистский знак под девизом «неформалы всех стран объединяйтесь!», угорая в приступе колики.
Его приступы неуемные. Надрываясь в позе эмбриона, он становится совершенно неуправляемым, а мне страшно за его здоровье, и я бегло ищу коробку с лекарствами. Рядом таблеток нет. Тогда я плюю на него, перешагиваю надрывающееся на полу тело и ухожу прочь. Он снова все испортил, не дав рассказать главного. Повторяться сложно, особенно когда теряется нить повествования. Вдвойне сложнее вспомнить суть, когда нить обрывается, или ее режут ножницами на мелкие фрагменты.
Я сломала ноготь перед тем, как Кристи привела меня на очную ставку к братьям. Ноготь зудел и щекотал нервы.
По сложившейся традиции мы заскочили в «Фреско» – любимое заведение Кристи. Я сразу узнала их. Они не были сильно похожи, но однотипные черты присутствовали в каждом. Два ярких типажа. Один явно превышал метр восемьдесят, а второй не доставал до макушки первого сантиметров пять. Я ловила себя на мысли, что раньше мне где-то доводилось видеть самого высоченного парня.
Коротышка Антон не походил на зарвавшегося сноба. Сложно определить, кого он больше напоминал. В нем проглядывались живость характера, ум и некая непосредственность, но эти качества таились где-то под кромкой тонкого льда, вскрыть который не представляло труда. В общем, Антон мне приглянулся. Не понравился, а именно приглянулся. Славный малый. Из тех, кто ласкает взгляд.
Вроде бы он не проявлял ответного интереса, задев меня за живое, отчего я забыла про сломанный ноготь. Боль утихла, а налитая кровью ранка отступила под кожу. От возмущения и обиды я начала искать в нем недостатки. Они пронзались наружу как шипы в розе, но озвучивать не к месту, тем более они не имеют значения.
Братцы-кролики переглядывались как на поминках, уступая друг другу шанс завязать разговор. Аскольд был небрежно выбрит. Его щетина привлекала, и хотелось провести по щеке ладонью, ощутив скрипящий шелест миллиметровых шипов. На подбородке выступала нарождающаяся бородка, а губы окаймляли тонкие усы. Антон щеголял румянцем и искусственным загаром. Гладкая кожа, покрытая золотистой корочкой – его конек.
Пальму первенства перехватил Аскольд, будучи старше и наглее. Раньше он уже общался с Кристи, что придавало ему уверенности. Аскольд расхваливал свою виллу во всех подробностях, как будто от этого зависел контракт на миллиард долларов. Антон скромно поддакивал ему, но постепенно вмешивался в разговор и эмоционально отражал билиберду брата, словно играя в немом кино. На Чарли Чаплина он не походил, однако мимика пестрела щукинским мастерством, а глаза умело прятали дилетанта.
– Редко удается вырваться отдохнуть, – причмокивал Аскольд, расставляя акцент на последнем слове. – Проклятая работа высасывает все соки. Заставил себя взять месячный отпуск. Тут и брателла приехал – не мог же я обломить его в сотый раз?!
– Вы редко видитесь? – спросила Кристина, жадно рассматривая обоих, забыв о своем зарезервированном дружке.
– Очень. Задумали провести каникулы вместе. Но вдвоем куролесить не айс. Вот и собрались подобрать друзей.
– Мы отличный вариант, – добавляю я. – Лучше не найти.
В этом нет никаких сомнений, если учесть, с кем нам придется соревноваться. Мы лучшие в любом смысле – это не лесть и не бравада на потеху публики. Мы уверены в себе, словно в неотразимом шарме Коко Шанель.
– Нас будет четверо? – спросил Антон, находясь в легком замешательстве.
Настолько рассеянным и непонятным был его вид, что он напоминал потерявшегося сорванца, разинувшего рот и готового пискнуть сиреной, чтоб привлечь сбежавшую мамку или дежурившего за углом постового. Мои губы расплывались в улыбке, но я прикусывала их, сдавливая в гармошку.
