— Объясни мне, почему ты с первой нашей встречи не одобрял моей службы?
— А ты сам не понимаешь?
— Нет, не понимаю! Мою работу поручило мне командование, ее одобряет партия и правительство и даже сам товарищ Сталин. Что в ней плохого? Она необходима так же, как и твоя. Тебе не приходилось видеть того, что видел я: предателей, отступников, дезертиров. Поверь, их намного больше, чем ты можешь себе представить.
— Я не спорю, что ты делаешь нужное дело, но любая деятельность накладывает на человека отпечаток. Не хочется напоминать, но ты пытался использовать свое служебное положение в личных целях. Скажи, что я не прав. Я не хочу, чтобы ты этим занимался, Кирилл. Вспомни, что ты — офицер Военно-Морского флота. Нас готовили как капитанов, воинов, командиров. Выслеживание, подслушивание, подозрение роняет честь мундира морского офицера. Езжай в Москву, подай рапорт и просись сюда, на Ладогу, на военный корабль. К отцу обратись — он поможет.
— Теперь поздно, кто мне доверит корабль?
— Учись, ты ведь много времени проводишь на кораблях, присматривайся, запоминай, нет лучшей практики, чем в бою. Корабль тебе сразу, конечно, не доверят, послужишь поначалу в другом качестве, но со временем, если проявишь себя, можешь стать и командиром.
Смуров последовал совету Алексея и уехал в Москву.
* * *
Обстановка на озере была тяжелая. Боевые столкновения происходили ежедневно. Теперь вдобавок к бомбежкам активизировались вражеские корабли. Объединенная финско-немецко-итальянская флотилия всеми силами старалась помешать эвакуации населения из Ленинграда.
Несколько «морских охотников», в том числе катер Вересова, выдержали бешеный по накалу бой у острова Верккосари с самолетами и кораблями противника одновременно, при этом нанесли врагу изрядный урон. Итальянские торпедные катера охотились на баржи, занятые перевозкой, и сопровождающие их военные суда.
Случалось, «морские охотники», попавшие в кольцо окружения десантных барж и сторожевых катеров противника, гибли вместе со всем экипажем.
Настя добиралась до Новой Ладоги на попутных судах, нередко вместе с эвакуируемыми. Суда постоянно подвергались нападению с воздуха. Однажды на баржу, где было много жителей Ленинграда, напали два «мессершмитта». На глазах у Насти падали на палубу убитые матери с детьми. Одна женщина с младенцем на руках, выпрямившись во весь рост, махала летчику платком, давая понять, что на барже женщины и дети. Летчик хладнокровно прошил ее и ребенка пулеметной очередью.
После таких путешествий Насте стоило больших усилий не обнаружить перед неокрепшим мужем своего ужаса и горя.
Алексей давно не появлялся — стычки с осмелевшими кораблями противника и ожесточенные бои становились все более частыми. Вазген хандрил, томился и рвался в море.
Когда Алексей наконец появился в госпитале, на его груди поблескивал орден Красного Знамени.
— Поздравляю! — Вазген попытался его обнять. — Ты меня обскакал. Сил больше нет лежать, пока другие воюют. Недели две еще, наверное, проваляюсь. Надо было так влипнуть! Как твои ребята?
— Завтра их выписывают. Они хотят лично выразить тебе благодарность за спасение.
— Это единственное, что меня примиряет с пребыванием здесь. Слушай, что ты сделал с Лежнёвой? Она ко мне ластится, о тебе расспрашивала.
— Спроси лучше, что она сделала со мной. Но какая женщина! Кстати, как ее зовут? Она меня так безжалостно выставила, что я даже не успел узнать ее имя.
— Зато твое она теперь знает. У нее какое-то необычное имя, из греческой мифологии, то ли Афродита, то ли Афина, я мельком слышал, сейчас не вспомню.
— Ей бы подошли оба. Воинственная красавица. Ладно, сам узнаю. Как Настя?
— Хорошо. Вчера была у меня. Эта история со Смуровым не дает мне покоя. Настя говорит, что давно его не видела, но кто поймет женщин?
— Не смей сомневаться в Насте! Смуров уехал в Ленинград, она правду сказала. Если бы ты знал, какая необыкновенная у тебя жена! Ведь это она спасла тебя от смерти.
— Настя? Каким образом?
— Когда-нибудь расскажу. Это долгая история. А сейчас пойду улаживать собственные сердечные дела.
Против ожиданий, Лежнёва встретила Алексея неприветливо.
— А, это вы, — черствым голосом произнесла она, столкнувшись с ним в коридоре.
Однако Алексей был не из тех, кого легко смутить:
— Вы как будто мне не рады. Помнится, в прошлую нашу встречу я вызывал в вас более положительные эмоции.
Лежнёва высокомерно подняла крутую бровь:
— Я сожалею о том, что произошло. Забудьте об этом и никогда не вспоминайте. Это был минутный порыв.
— Зачем же вы расспрашивали обо мне Арояна, узнавали, как меня зовут? — не унимался Алексей.
— Легкомыслие вашего друга меня не удивляет. Сами знаете — с кем поведешься, от того и наберешься! — последовал холодный ответ.
— И все же позвольте узнать ваше имя.
— Меня зовут Ариадна Сергеевна, если вам так уж необходимо.
На этом она попыталась закончить беседу и сделала попытку двинуться дальше по коридору, придав лицу казенно-надменное выражение, но Алексей встал у нее на пути:
— А, так это вы помогли Тесею прикончить вашего ближайшего родственника? Это как раз в вашем духе.
— Ваша эрудиция делает вам честь, Алексей Иванович, но позвольте напомнить, что Ариадна не принимала участия в убийстве Минотавра, она лишь помогла Тесею выбраться из лабиринта.
— Тогда помогите и мне выбраться из лабиринта, в который сами же меня заманили. Подарите мне вашу спасительную нить.
— Уберите руки, товарищ Вересов. Нас могут увидеть. Не стану я вас спасать. Вам там самое место! Где вы пропадали все это время? Не сомневаюсь, что гонялись за юбками.
— Я гонялся за фашистами, доказательством тому орден, который вы упорно не хотите замечать.
Она бросила косой взгляд на орден и отвернулась, все еще пытаясь Алексея обойти. Тот и не думал ее отпускать, он продолжал шутливо оправдываться: еще одним доказательством его невиновности мог служить тот факт, что в госпитале находится Вазген, его лучший друг. Не видеться с ним длительное время Алексею крайне тяжело, и раз он долго не приходил, значит, на то были веские причины.
— Смените же гнев на милость, прекрасная Ариадна.
— Ариадна Сергеевна, для вас — только так, и не называйте меня иначе!
— Не слишком ли официально?
— Ничуть. Обращение по имени-отчеству изначально содержит в себе элемент уважения. А я требую к себе уважения!
— Смею заверить, что я испытываю к вам чувства гораздо более глубокие, чем уважение.
