— А. Что. Вы? Вы разворачиваетесь на сто восемьдесят градусов и идете туда, откуда пришли.
— Но…
— Вы не нравитесь моей дочери. Вы не нравитесь моей будущей супруге. И мне вы, кстати, тоже не нравитесь.
Достаточно жестко заканчивает собеседование Демьян, я же испытываю малодушное удовлетворение. Ревность отступает, становится гораздо легче дышать, и я ловлю себя на мысли, что откровенно любуюсь другом детства.
Его упрямыми скулами, сильными жилистыми руками, мощным подбородком. Хотя внешность — это сущая мелочь по сравнению с тем, как Демьян общается с дочерью. По-настоящему меня подкупает именно искренность, с которой он отвечает на Алискины вопросы, и забота, сквозящая в каждом его жесте.
— Сладкова, а тебе мама не звонила?
— Моя?
— Твоя.
— Звонила, — перестав разглядывать хитро щурящегося депутата, я опускаю голову вниз и, облизав губы, признаюсь. — Я трусливо не взяла трубку.
— Не поможет, — смеется Ларин и поднимается на ноги, поудобнее перехватывая жмущуюся к нему Алиску. — Она жаждет объяснений. Так же, как и моя родня. Так что готовься.
— К чему?
— К официальной помолвке.
Слова падают между нами тяжелыми булыжниками, и я гулко сглатываю. Рот стремительно превращается в пустыню Сахару, ладошки потеют, а сердце грозит проломить грудную клетку.
Одно дело сообщить журналистам, что ты — невеста политика Ларина. Совсем другое — объявить об этой своей семье.
— А может мы…того? Скажем им, что уже помолвились?
Глава 8.3
Я не боюсь купаться на Крещение в ледяной воде, не страшусь очередей в поликлиниках, на почте или в мфц, но от одной мысли, что перед родными придется разыгрывать спектакль, становится немного не по себе.
Мама сто раз намекала, что часики тикают и пора выходить замуж. Папа на каждом застолье кричит, что хочет воспитывать внуков, и красноречиво на меня косится. А я откровенно не понимаю, почему братья «еще не нагулялись», а мне пора создавать семейный очаг и поддерживать в нем огонь.
— Не прокатит.
Ухмыльнувшись, Демьян без труда читает то, что большими буквами написано на моем лбу, и качает головой. Мне же остается лишь обреченно вздыхать. Назвалась груздем — придется и в кузов залезть, и колечко обручальное примерить, и журналистам попозировать.
— Не кисни, Юлька. Больно не будет.
Хмыкнув, лукаво подмигивает Ларин и шутливо щелкает меня по носу. Опускает дочку на пол, облачается в черное длинное пальто, превращающее его в Лондонского денди, и терпеливо ждет, пока мы с Алиской оденемся, обмотаем шарфы вокруг шей и потопаем вслед за ним.
— Вот бы сейчас на необитаемый остров… или в Архыз, на худой конец.
Произношу мечтательно, выходя на улицу из полутемного коридора, и скатываюсь по лестнице. Проскальзываю пару метров по плотно утрамбованному снегу и торможу около разлапистой голубой ели. Запрокидываю голову вверх и, как в детстве, ловлю языком снежинки.
Как будто мне пять, как будто я до сих пор верю в Деда Мороза и в новогодние чудеса и как будто самая большая проблема — это закончившиеся дома мандарины.
— Простудишься, Сладкова! — в это мгновение, пока я рассеянно разглядываю невероятное лазурное небо, Демьян отрывает меня от земли и перебрасывает через плечо. Так что перед глазами теперь не безбрежная голубая гладь, а черная ткань, прикрывающая упругую депутатскую задницу.
— Ларин!
— Что, Ларин? Заболеешь и нас с Алиской заразишь. А нам простывать нельзя. У меня предвыборная гонка на носу, у Лиски — рождественский утренник.
Демьян несет меня к стоящему у обочины автомобилю легко, словно пушинку, малышка скачет за нами вприпрыжку, и все это так естественно, что я даже не задумываюсь, как быстро я влилась в чужую жизнь и примерила на себя роль мамы.
Я машинально стряхиваю с Алискиного полушубка растаявший снег, инстинктивно ее обнимаю и грею ее ладошки своими. Она же доверчиво ко мне прижимается, поливает синью красивых глаз и едва различимо шепчет.
— Юль, ты же не бросишь нас с папой? Никогда-никогда.
Выдыхаю судорожно и прикусываю язык. Я не люблю давать обещаний, которые не смогу выполнить, но кроха смотрит на меня с такой безрассудной надеждой, что я шумно втягиваю кислород и все-таки произношу.
— Никогда-никогда.
По дороге домой Алиса засыпает. Кладет голову мне на колени, а я задумчиво перебираю ее волосы. В салоне авто тепло и уютно, пахнет хвоей от висящего на зеркале заднего вида ароматизатора, и меня даже немного укачивает. Пока Демьян полушепотом обсуждает что-то по телефону.
Голос у него красивый. Низкий, бархатный. С хрипотцой. От его интонаций по моей коже частенько бегут мурашки, хоть я и стараюсь не поддаваться проклевывающейся симпатии.
И сам он мужественный и надежный. Про таких говорят — за ним, как за каменной стеной. Я, наверное, никогда не пойму его бывшую жену, сбежавшую к горе-фотографу с якобы огромным потенциалом.
Рвано выдохнув, я прогоняю мысли о яркой, но до безобразия пустой Инессе и остаток пути провожу в комфортном молчании. Рассматриваю проносящиеся в окне многоэтажки и стараюсь не потревожить тихо сопящую у меня на коленях малышку.
Ларин тоже не хочет будить дочку, поэтому максимально осторожно вытаскивает ее из машины и несет к подъезду, прижимая к себе. Сам избавляет ее от ботиночек и верхней одежды, сам укладывает на кровать и укрывает одеялом.
Для него это, скорее всего, рутина и вошедшая в привычку мелочь. Но для меня это серьезный маркер. Демьян — хороший отец, пусть в этом и сомневается.
— Чай будешь?
Сменив свитер с джинсами на мягкий флисовый костюм, я вместе с Лариным направляюсь в кухню и принимаюсь хлопотать. Желание всех накормить — это у меня от мамы. В доме, где два вечно голодных подростка постоянно таскают что-то со стола и периодически опустошают холодильник, должно быть много еды.
Такая вот аксиома.
— Давай.
Соглашается Демьян, а я исподволь его изучаю. В серых свободных штанах, болтающихся на бедрах, в широкой белой футболке он совсем не похож на политика, которого все привыкли видеть. Его движения плавные и тягучие, поза расслабленная, кажется, даже черты лица стали мягче.
Заварив молочный улун, я разливаю его в две кружки и никак не могу избавиться от вопросов, вертящихся на языке. Набираюсь смелости и все-таки озвучиваю то, что не дает покоя.
— Скажи, вот как можно отказаться от собственного ребенка?
— Как показала практика, очень и очень легко, Юль.
Чашка жалобно звякает о блюдце, потому что мои пальцы дрожат, зато у Ларина не дергается ни один мускул. Вероятно, он все это давно пережил и перемолол, а вот я никак не могу смириться с вызывающим протест поступком молодой красивой женщины.
— Неужели даже не звонит поинтересоваться, как дела у ее дочери?
— Нет, — криво ухмыляется Демьян и подтаскивает меня к себе, приобнимая за плечи. — Ты дрожишь.
Замолкаем. Притиснутая к груди Ларина, я слышу, как лихорадочно тарабанит его сердце, каким бы невозмутимым он не выглядел. Фиксирую, как ходит вверх-вниз его острый кадык. Замечаю горечь разочарования на самом дне изумрудно-зеленых глаз.
И не справляюсь с эмоциями, которые меня топят.
— Это неправильно.
— Я знаю. Но ей так было удобнее. Сбагрить Алиску на меня и отправиться покорять мировые подиумы.
Холодно роняет Демьян, а мне отчаянно хочется его утешить. И я подчиняюсь этому непреодолимому зову. Осторожно веду ладонью по его щеке и замираю.
Ток мчится по венам. Наши лица слишком близко. Мы слишком близко.
Глава 9.1
Демьян
— Когда-нибудь она пожалеет, что пропустила лучшие годы дочери.
Уверенно высекает Сладкова, а я не могу оторвать взгляда от ее глаз. Два голубых кристалла в обрамлении угольно-черных пушистых ресниц завораживают и гипнотизируют. Проникают в самую душу и неожиданно дарят покой.
