Как только я сажусь в машину, я чувствую, что что-то не так. Мэддокс еще более угрюм, нежели его обычная задумчивость. Его хмурый взгляд стал более заметным, блеск в глазах немного нездоровый, а хватка на руле слишком крепкая.
— Что, черт возьми, с тобой не так? — спрашиваю я, спустя несколько минут езды.
— Я думаю, кто-то ворует деньги, — проговорил он. — Показатели низкие, хотя дела идут по-старому. Кто-то нас наебывает, и я не думаю, что это один из тех, с кем мы имеем дело.
— Что ты хочешь сказать? Что это делает один из наших собственных парней?
— Я не знаю, Райдер, но я собираюсь это выяснить, и я надеюсь, что ты меня в этом прикроешь.
Я почти фыркнул.
— Это вообще вопрос? Ты знаешь, что я тебя прикрою. Всегда.
Я не могу поверить, что он вообще спрашивает. Мы с Мэддоксом были лучшими друзьями на протяжении многих лет. Я готов на все ради него, и я доверяю ему свою жизнь.
— Я знаю, но это совсем другое. Нам никогда не приходилось заниматься нашими. Возможно, нам придется убить одного из наших братьев, и хотя все знают правила, кто-то может с ними не согласиться. Как минимум, они будут возмущены тем, что мы это сделали, а это влечет за собой целый ряд других проблем.
— Тогда мы разберемся и с ними. Мы убьем того, кого нужно убить. Как ты сказал, все знают правила. Знают, что будет, если украдешь из клуба. Мне плевать, кто будет переживать из-за убийства одного из наших, если он нарушил закон клуба. Кроме того, ты — президент. Ты принимаешь решения, и я буду рядом с тобой, что бы ни случилось.
— Я догадывался, что ты скажешь что-то подобное, но мне нужно было убедиться, прежде чем проводить расследование. Мы выясним, кто набивает карманы, а затем отрежем ему яйца.
— Вот это разговор, — усмехаюсь я. Мое наслаждение насилием всегда было необычным. Оно приводило меня в беду больше раз, чем я могу сосчитать. Вот почему я вице-президент МК, а не обычная канцелярская крыса.
* * *
По возвращении в дом меня встречает множество ароматных запахов. Она приготовила что-то вроде курицы с соусом из трав и лимона. Я не знаю названия блюда, но меня это не волнует. Знаю только, что это вкусно.
— Как ты научилась готовить? — я помню, что готовка не была лучшим атрибутом ее мамы, так что она, должно быть, научилась этому где-то еще. На мой вопрос ее лицо скривилось, словно воспоминание вызвало боль.
Это становится все менее забавным и все более депрессивным. Мне нравится наблюдать за ее болью, но только когда причиной боли являюсь я. Кроме того, я не хочу, чтобы она была настолько сломлена, чтобы совсем не сопротивлялась. Я хочу от нее какой-то реакции, кроме слез. Я все жду, когда она сорвется. Разозлится настолько, что ответит мне остроумным замечанием или хорошим оскорблением. Я был уверен, что она сломается в продуктовом магазине, но, по-моему, мы даже не пустили трещину в ее стене.
Я хотел, чтобы она разозлилась и накричала на меня. Но вместо этого она сделала именно то, что я ей сказал. Она не просто проглотила свою гордость; где-то на протяжении последних пяти лет она пережевала ее и выплюнула.
В какой-то момент мне кажется, что она вообще не ответит, но потом она говорит:
— Все свое время я проводила в нашем доме. Он не хотел, чтобы я куда-то ходила, поэтому я заказала кучу кулинарных книг и научилась готовить, — ее голос ровный и монотонный, как будто она перечисляет список покупок, а не говорит о воспоминаниях.
Это уже начинает надоедать. Это не весело, когда она так несчастна. Мне нужно починить ее, чтобы потом снова сломать.
После ужина я наблюдаю, как она прибирается на кухне, прежде чем сказать ей следовать за мной в спальню. Похоже, секс — это то место, где она забывает о нем. Лишь в эти минуты я вижу, как она отпускает себя и немного расслабляется.
Я снимаю одежду и ложусь на кровать. Она стоит обнаженная у изножья моей кровати и ждет указаний.
— Сядь на мое лицо.
— Что? — спрашивает она, словно не расслышав меня.
— Сядь на мое лицо, — повторяю я чуть медленнее и протягиваю руку. Она принимает ее, и я тяну ее на себя, направляя ее киску к моему рту. Она сладкая и мягкая на моем языке.
Как и в прошлый раз, когда я ел ее, сперва она была скованной. Я позволяю своим рукам бродить по ее бедрам и чувствую, как ее тело смягчается и становится более нуждающимся. Опираясь руками о стену надо мной, она старается удержаться. Она не смотрит на меня, но я внимательно наблюдаю за ней. Ее лицо раскраснелось, глаза закрыты, а рот приоткрыт. Она тяжело дышит и тихо стонет, но я не думаю, что она близка к тому, чтобы кончить. По какой-то причине она не может вот так просто освободиться.
Я пытаюсь понять, то ли она не хочет отпустить, то ли не знает как. Я продолжаю посасывать ее клитор, позволяя языку скользить по нему, прежде чем погрузить его внутрь нее. Я чувствую вкус ее возбуждения, чувствую, как дрожат ее бедра, но когда я поднимаю взгляд, ее глаза закрыты, а челюсть сжата, словно она скрежещет зубами. Что, блять, с ней не так? Почему она не может кончить вот так?
Смирившись, я сталкиваю ее со своего лица и переворачиваю, чтобы трахнуть ее раком. Я вхожу в нее сзади одним быстрым рывком, заставляя ее задыхаться. В течение минуты я двигаюсь медленно, наслаждаясь тем, какая она тугая в этой позиции. Ее тело все еще жесткое, и кажется, что ее тонкие руки вот-вот рухнут под собственным весом. Мне нужно больше кормить ее. Она слишком худая. Она даже не может удержать вес собственного тела в таком положении.
Я провожу рукой по ее позвоночнику, что вызывает у нее дрожь. Когда моя рука оказывается между ее лопатками, я толкаю ее вниз. Она со вздохом опускает верхнюю часть тела на матрас. Я вижу, как расслабляются ее плечи, и чувствую, как смягчается ее тело. Теперь, когда она расслабилась, я могу вернуться к получению удовольствия.
Ухватившись обеими руками за ее бедра, я начинаю трахать ее в полную силу. Я вхожу в нее снова и снова, пока не чувствую, как напрягаются мои яйца, готовые вот-вот излиться. Ее тело подается вперед с каждым толчком. В пылу момента я отвожу руку назад и шлепаю ее по заднице ладонью. В одну секунду я нахожусь глубоко в ее тугой киске. В следующую секунду она уже на другой стороне кровати, прижимается к изголовью.
— Не делай так, — хнычет она и добавляет тише: — Пожалуйста.
Я должен был знать, что ей это не понравится. Но, честно говоря, я не думал, когда делал это. Шлепки меня не очень-то возбуждают. Я занимался этим в прошлом, поскольку девушки хотели этого. Похоже, большинству девчонок это нравится, но я не вижу в этом ничего привлекательного.
— Вернись сюда. Мой член замерзает, — хмуро говорю ей.
— Я-я позволю тебе делать все, что ты захочешь, но ты не можешь бить меня.
— Бить тебя? — я не могу не закатить глаза. — Не будь смешной. Я не бил тебя. Я шлепнул тебя по заднице. Это большая разница. Поверь мне, если бы я тебя ударил, ты бы об этом знала.
От ее обвинения у меня закипает кровь. Взрослые мужики сваливают с дороги, когда видят, что я приближаюсь. Мне не нужно бить женщину, чтобы почувствовать себя сильнее других. Я, блять, знаю, что я сильнее всех остальных.
— Я не позволю тебе ударить меня, — повторяет она, ее голос дрожит, и я знаю, что она снова на грани слез.
Я не собирался продолжать шлепать ее по заднице, но ее выбор слов привлек мое внимание.
— Ты не позволишь мне? — я ухмыляюсь. — И как ты собираешься помешать мне делать с тобой все, что я захочу?
— Я буду… я буду бороться с тобой, — ее голос тихий и дрожащий, хотя я могу сказать, что она изо всех сил старается сохранить его сильным и ровным.
— Может быть, мне понравится, как ты будешь бороться со мной, — я придвигаюсь ближе к ней, и она в ответ прижимается к изголовью кровати.
— Я не останусь здесь. Я уйду.
Я придвигаюсь еще ближе, и она закрывает глаза, как будто это заставит меня исчезнуть. Когда я оказываюсь в дюйме от ее лица, я шепчу:
