В какой-то момент я понимаю, что оказываюсь в тепле, это как щелчок, и мой нос прижимается к гладко выбритой шее. Втягиваю воздух, и ощущаю запах знакомого одеколона. Но сейчас для меня это все неважные вещи, лишь боль, пропитывающая тело насквозь, является единственным центром внимания.
— Ты совсем уже? Ради падали на морозе рыдать? — злобно звучит над ухом. Влад укутывает меня своим пиджаком, сильнее прижимая к себе.
Я не думала, что может быть настолько больно. Одно дело слышать, а другое дело видеть. И это повторяется. Гештальт не закрыт.
— Не трогай меня, — пытаюсь вырваться из цепкого захвата, но Влад толкает меня обратно в помещение и пригвождает к стене. Холодный воздух до сих пор обжигает горло, а непрекращающиеся дорожки из слез на ледяных щеках заставляют кожу неметь. И пусть сейчас мы в тепле, но я словно в вечных льдах застряла.
Влад приближается к моему лицу и умешает широкие ладони на покрытые шерстяным пиджаком плечи. Меня бьет озноб, в темноте подсобного помещения есть только громкое дыхание и вкус соленой влаги на обветрившихся и искусанных губах.
Я ищу тепла не там. Вот такое приходит в мою голову.
— Она уродина, даже рядом с тобой не стояла, а он мразь, если позарился на подобное, — горячая ладонь ложится на мое лицо и грубым касанием стирает слезу. Я замираю, прикрывая опухшие веки. — Только полный идиот может променять такую девушку как ты на такую, как она.
Я горько усмехаюсь, вспоминая практически идентичную ситуацию в прошлом. Только с другими действующими лицами. Мягко стелешь, Агапов.
— Это тебя не касается и прекрати меня трогать! — мой визг не имеет для Влада никакого значения.
— Ты должна была стоять как королева и показать всем, что тебе нет никакого дела до этих шавок. Не показывать свою слабость, пусть там внутренности и варились в собственном соку. Поняла? — игнорируя мои вопли, Влад продолжает. Горячие губы касаются виска, и меня пробирает током. Он всегда так делал, когда успокаивал меня по поводу и без. Я обхватываю скрюченными пальцами обтянутый белой рубашкой бицепс, выплескивая всю свою боль.
Нет. Я не буду вспоминать прошлое. Я живу настоящим. Кошмаром, который у меня имеется.
— С Эриком я поговорю, собирайся и иди домой. Я приеду вечером и поговорим.
В какой-то момент он отпускает меня, но не снимает с плеч пиджак. На мои попытки отдать ему предмет гардероба отрицательно машет головой и уходит, оставляя за собой шлейф недосказанности.
Не буду я ни с кем говорить.
Это все. В голове сложился четкий план.
10
Когда я добираюсь домой, в городе начинается настоящий снежный буран, не видно ничего, дышать становится все труднее, спустя долгих два часа я наконец-то попадаю домой и обессиленная падаю на стоящий в коридоре табурет. Ноги вибрируют от напряжения, а голова раскалывается на миллионы частей. Мне одновременно холодно и жарко, но это от нервов, сдавливающих мое тело со всех сторон.
Он там с ней. Я тут одна. Мне больно, обидно и горько. У них ребенок, а я сама.
Надо привыкнуть к этой мысли, надо двигаться дальше. В голове проносятся слова подруги, я вновь и вновь себя накручиваю. Нет, я справлюсь. Деньги я достану, развод свершится. С потерями, но он будет.
Пелена перед глазами мешает, то и дело отталкивает куда-то за пределы сознания. Почему так плохо? Откидываю голову назад, поворачивая вправо. Вселенская тяжесть ложится на плечи и мне безумно хочется прикрыть глаза. Прямо в пуховике и теплых сапогах сижу в квартире, шапка все еще на мне, а я не в себе.
Конечности начинают дрожать, я смахиваю с себя верхнюю одежду, которая скопом падает на пол, шапка летит следом. Плевать. На все сейчас мне плевать.
Разлепляю склеивающиеся веки, и взгляд падает на часы. Я, оказывается, сижу так уже сорок минут, а кажется, что мгновения.
С трудом поднимаюсь на деревянные конечности и заставляю себя разуться. Голова ватная. Да что ж такое?! Прикусываю губу и опираюсь о стенку, и в этот момент звонит дверной звонок. Настойчивая трель разносится в моей голове звуком битого стекла. Зажмуриваюсь и решаю игнорировать.
Но противный звук не прекращается.
— Да что б тебя, Агапов! — шиплю сквозь зубы, и сразу после этой фразы слышится скрежет в замке. Я в шоке поворачиваюсь к двери и не успеваю сделать вообще ничего, как она распахивается, и передо мной появляется Герман.
Крик застревает в горле.
Машинально делаю шаг назад, а он два вперед и мгновенно заключает меня в жёсткие объятия. Подбородком я режусь о жесткую стальную змейку модного пальто. Секундная боль. А затем на тонкую шею ложится лапища моего мужа.
— Отбегалась, теперь поговорим, — от него веет духами, что подарила я. Нет сил распахнуть глаза. Не хочу видеть. Не готова я. Это все слишком перебор, слабость в теле усиливается, затапливая меня странной негой.
— Отпусти меня, ублюдок, — сиплю, не представляя, что мне делать дальше.
— Нет, мы поговорим. Так что? Как работается обслугой? Норм платят, или ты догоняешься после работы предоставляя определенные услуги?
Боже. Какая мерзость. Из глаз брызгают слезы.
— Смотри, я тебе дал время на «подумать», но ты в своей манере решила поступить иначе. Суть в том, что развода не будет. Я знаю о том, что удумала твоя подружка. Знаю о звонке твоего крестного. Я много чего знаю и за всем слежу. Я даже заприметил Влада среди твоих ярых поклонников. Старая любовь не ржавеет, да? — бросается в меня словами Герман, пока я пытаюсь связать логическую цепочку из всего, что он сказал. — Но фокус в том, что ты все равно моя. Только моя. Всегда моя, — захват на шее становится ощутимее, кислород с трудом пробирается в легкие.
Боже. Боже. Что делать?!
— Тебе…лечиться…надо.
Безумный взгляд проходится по мне бритвой.
— Ты протягиваешь руку в пасть к тигру, будучи внутри вольера. Что по адекватности?
— Что ты хочешь?
— Чтобы ты перестала показывать характер, собрала шмотки и вернулась домой сама. Иначе. Я придам тебе ускорения, а для сговорчивости сделаю так, что все, кто для тебя имеет хотя бы какую-то ценность, пожалеют что на свет белый родились. А начну, пожалуй, с крестного и его милой дочурки…а может с мамочки твоего любимого Влада? М? С кого мне начать? — крик проносится по квартире адских воем. Его одержимость опаляет мне кожу.
Я скулю, вырываюсь, но силы неравны. Слезы без конца льются по щекам, пока я всматриваюсь в искаженное злобой лицо когда-то любимого мужа. Ненависть застилает глаза, я понять не могу, как так случилось…как так могло произойти. Мне страшно, безумно и до трясучки. Тут речь не о деньгах, памяти отца и прочем, тут речь о людях, которые ни в чем не виноваты.
— Ты свихнулся, — бездумно кричу в ответ, на что Герман резко упирается в мой лоб и тяжело дышит. Между нами километры бездны, пусть буквально мы в миллиметрах друг от друга.
— Совсем как ты, Виточка. Совсем как ты…после смерти родителей, как жаль, что ты больше не можешь сама распоряжаться своей жизнью, ты просто не способна на это после всего пережитого. Так случается. Бедная девочка, хорошо, что муж тебя любит и не бросит ни при каких обстоятельствах.
Все становится на свои места, как только он говорит последнюю фразу, я от боли разрываюсь на части. Это выше моего понимания, выше всего, чтобы я могла бы постичь. Мои розовые очки давно разбились, раня осколками глаза, принося невыносимые страдания.
Я так хочу вернуться в прошлое и послушать своего отца. А еще попросить прощения за то…что совершила. Я ведь так и не смогла сказать ему «прости». Но он оказался прав, прав во всем.
Неужели я была настолько глупой, что не увидела реальную сущность Германа?
Дышать становится тяжелее, но все меняется, когда слышится протяжный женский крик.
— Отпусти ее! Ты что делаешь?! Помогите, люди! — мать Влада врывается в квартиру и начинает кричать, это все действует на Германа отрезвляюще, он резко отпускает меня, кидая напоследок:
