Наглаженные наволочка и простыня — в нижней полке комода. Кровать, возможно, в естественных биологических жидкостях, так что спи на диване. К тому же, он твердый, все, как ты любишь.
— Спасибо за заботу, можно было и без подробностей про свои жидкости.
— Всегда, пожалуйста, Полечка. Еды в квартире нет, ты уж сама как-нибудь.
— Обязательно.
Не описать словами, какое я испытала облегчение, когда закрыла за Димой дверь. До дивана почему-то не дошла. Так и присела на грязный коврик, прислонившись спиной к двери. Зажмуриваю глаза, чтобы противные слезы не пошли в пляс, вот только оказалось — это совершенно невозможно контролировать. Самое отвратительное, что я не знаю почему они текут.
Ненавижу себя. Просто ненавижу. Я даже не размазня — хуже. Истеричка и размазня. Столько держаться, чтобы в один миг превратиться в плачущую, жалеющую себя развалюху. Но ещё больше раздражает не то, как я себя вела и веду, и даже не то, что Алмазов меня выгнал, а то, что я не хочу, тупо не хочу уходить вон. Я не хочу ничего менять. Не хочу! Этот переделанный угодник мне нужен. Я уже не хочу жить как раньше. Но и ехать в аэропорт — это прямой путь к тому, что я всегда буду уступать. Это же показатель того, что, по сути, я — слабачка. И не ехать — тоже так себе идея. Зачем добровольно лишать себя того, что мне по душе? Проучить Алмазова и не прийти? А этим я точно проучу именно его? Сомневаюсь…
Домой тоже не хочу. Категорически не хочу показывать папе свою слабость, ещё и говорить про причины возвращения. Нет уж, не дождется. Если перед Сережей я уже и так показала себя во всей красе, перед папой — не буду.
Противный ком в горле стоит так, что даже не могу сглотнуть, от чего ещё сильнее начинаю захлёбываться слезами. Перевожу взгляд на руку и начинаю истерически хохотать. Мне на фиг не сдалось это кольцо, да я даже никогда их не носила. Лишняя грязь на руке, ещё и цепляться будет за все, что попало. Но факт того, что оно предназначено именно для меня, вызывает во мне какую-то радость, перемешанную… со злорадством.
— Выкуси, Соня. Ах нет, прости, выкуси, София! Мое кольцо! Мое и точка.
Прав Алмазов, я и вправду злая. А ещё, как оказалось, истеричка и эгоистка. Пошли все в сад. Я жутко хочу спать. Так хочу, что как будто меня накачали убойной дозой снотворного. Так и завалилась на диван в чем была, несмотря на грязную одежду и ранний час.
* * *
Проснулась резко, словно на меня свалился груз весом в тонну. Жуткое ощущение — голова тяжелая, а живот… С животом реально беда. И вот тут я поняла, что разбудил меня именно он. А если быть точнее — желудок, а не живот. Он просто пел песни под названием «Покорми меня!». На часах одиннадцать вечера. Наверное, я бы и дальше дрыхла прям до утра, если бы не голод. Никогда я не была такой голодной. Подлетела к холодильнику. А дальше — ступор. Когда Дима говорил, что у него нет еды, я не предполагала, что ее настолько НЕТ. И это повар?! Чертов сапожник без сапог. Молоко, энергетик и пиво. Все! Глазам своим не верю. Даже ни одного овоща. Морозильник тоже пустой. И в полках кроме кофе и чая — ничего. Он вообще здесь живет? От отчаяния и голода хотелось выть. Не раздумывая, накидала в корзину привычный для нас с Алмазовым заказ в пиццерии, а дальше… облом. После выяснения причины, по которой я не смогла оплатить заказ, я даже чуточку перехотела есть. Если папа сейчас не спит, ему как минимум должно икаться. Заблокировать карту — это круто. Очень умное, взрослое и взвешенное решение. «А как ты хотела, Поля? Поступила против моих желаний и ушла к Алмазову. Вот пусть теперь он тебя и обеспечивает. Если передумаешь, ты всегда знаешь, где твой дом».
Забавно, папы рядом нет, а я отчетливо слышу его голос и то, с каким удовольствием он произносит эти слова. Почему-то только сейчас осознала, насколько я… несамостоятельна и уязвима. По сути, я — тепличное домашнее растение, которое вроде, как и яд может пустить, если тронут, но вот самостоятельно прожить — нет. Пока, нет. Никогда я не задумывалась над тем, чтобы пойти работать до окончания ординатуры, тем более университета. Как это, пропускать учебу, да еще и работать какой-нибудь медсестрой за копейки? Сейчас, глядя на мелочь в кармане, за которую я куплю разве что хлеб с самой дешевой шоколадкой, до меня дошла простая мысль — лучше иметь свою заработанную копейку и рассчитывать на нее, если кто-то пнет под задницу ногой. Надеяться надо все же на себя, какими бы ни были хорошими Алмазов и мама с папой. Усмехаюсь, отпивая молоко из бутылки. Спасибо, Димочка, хоть за молочко.
Подхожу к окну, открываю его настежь и вдыхаю чуть прохладный воздух. Наконец, жара спала. Выплакав десятигодовалый запас слез, стало как-то хорошо. И так… понятно что ли. Не знаю, поеду ли я в аэропорт или гордость вступит в свои права, но то, что в ближайшее время я устроюсь на работу — неоспоримый факт. Может все это не случайно и дано мне не только для того, чтобы почувствовать себя слабой, а что-то изменить. Да и почему бы и нет, учитывая, что за два месяца, проведенные бок о бок с Алмазовым, я уже изменилась. И если уж быть честной перед самой собой, некоторые из перемен пошли мне только на пользу. Только не потерять бы себя за этими переменами.
* * *
Вот уж отоспалась, так отоспалась. На часах девять утра. Не припомню, когда в последний раз столько спала, да еще и не в своей кровати, а на диване не самого лучшего качества. Еле-еле встала и поплелась в ванную, да и то, только потому что по-прежнему голодна. В зеркале я увидела нечто ужасное. Лицо… алкоголички. Глаза как пельмени, нос красный и губы почему-то… тоже красные. Скорее всего от того, что я их облизывала из-за противных слез. Мда… увидел бы меня сейчас Алмазов. Наспех умылась и, найдя в чемодане солнцезащитные очки, поплелась в
