видом, полным ликования, смотрит на меня Алевтина Петровна. – Где Ева, куда она делась? Я знаю, что она улетела домой, к вам! – рычу, уже не контролируя свой тон. Но бабульку это не пронимает.
– Нет Евы!
– Что значит “нет”?!
– То и значит. Уехала она! Сбежала она от тебя, понятно?!
– Что?
Что значит, сбежала “от меня”?
Из дома снежинки выхожу в состоянии полного непонимания происходящего. Голову просто распирает от дурацких мыслей. А это брошенное бабушкой Евы “сбежала от тебя” почву из-под ног вышибает конкретно. Что, мать вашу, происходит?!
Изнутри просто бомбит, да так, что хочется со всего маху зарядить кулаком в стену или хорошенько кого-нибудь обматерить. Спустить всех собак на первого попавшегося под руку человека. И Славе очень везет, что я, собирая остатки силы воли, молча сажусь в тачку и называю свой адрес.
Мне нужно в душ.
Мне нужно выпить хрен знает какую очередную чашку кофе и немного прийти в себя, потому что сейчас у меня взгляд разъяренного быка, и я на грани срыва. Могу наворотить такого, что век не отмоюсь.
А вечером снова приеду к дому Евы. Не могла она уехать! Хоть убейте, не могла!
Я не поверил тогда, в Церматте, Нике и не поверю сейчас ее бабке. Пока лично не удостоверюсь, что она от меня отвернулась, буду бетон грызть, землю рыть, но найду, если она и правда уехала, чтобы поговорить лично. Вдвоем. С глазу на глаз.
Но снежинка должна была меня дождаться, должна была понимать, что я буду ее искать. Или и правда я слишком многое о себе возомнил? Слишком приукрасил в своей голове ту злосчастную неделю, что мы знакомы?
Жениться. Свадьба. Смешно будет, если Ева и правда от меня сбежала. Только зачем и почему? Я не давил, я не ущемлял ее в свободе выбора и готов был на руках носить. От чего тут можно было сбежать?
“– Вернулась домой, вся в истерике! – звучит в голове истеричный вопль Алевтины Петровны. – Козел он, говорит! Сволочь! Сердце разбил, обманул, с три короба наплел, воспользовался, и… тьфу! Видеть она тебя не хочет, понял?! – кричит, с каждым новым словом вонзая словесный нож в сердце все глубже. – Уеду, говорит, а если искать будет, на порог его не пускай, бабуль. Ненавижу, сказала! – прокручивая этот “самый” нож, ввинчивания по самую рукоятку...”
Не понимаю. Ни хера не понимаю!
Откидываю голову на подголовник и потираю переносицу. Сердце долбит на разрыв аорты. Ноги нервно тарабанят, и пыльцы уже онемели от того, как сильно сжимаются в кулаки.
Если сложить сказанное Никой и Алевтиной Петровной, то, выходит, Ева ушла. Побоялась сказать мне прямо, что я ей не нужен, и ушла.
Но все равно, сука, не вяжется!
Одна все преподнесла так, будто она снова с моим сыном, а вторая, будто я разбил ей сердце, только я помню ее взгляд. Он, мать вашу, двое суток стоит перед глазами, и там точно была не боль и не ненависть, она верила мне! Она не могла уйти! Не так, не молча. Моя снежинка знала, я уверен, что ей стоит только попросить, сказать, что я ей не нужен, и я отпущу. Уничтожу себя и свою жизнь, но отпущу.
Тогда что за ерунда происходит?!
Я не отступлюсь просто так. Я приеду вечером, я буду ночевать под окнами, я вернусь утром, ночью, каждый день буду сидеть у гребаного подъезда, пока не увижу Еву своими глазами и не услышу своими ушами то, что мне так усердно талдычат все вокруг. Я не привык отступать. Я не умею отступать, и в этот раз я буду бороться до последнего, какие бы палки в колеса мне не вставляли…
Я найду свою снежинку.
* * *
С таким настроем проходит день.
Затем адски длинная ночь.
Утром я снова делаю попытку поговорить с Фадеевой старшей, но меня снова просто выставляют за дверь, а в следующий раз ее даже и не открывают, сразу послав прямым текстом на три буквы.
Я напоминаю себе маньяка, помешанного, но на третий день пребывания в городе я так и не появился на работе. Зато отправил своих ребят из СБ фирмы, чтобы следили за домом Евы. Результат был дерьмовый. Девчонки за почти трое следующих суток не было. Даже близко на горизонте не мелькало.
Тут уже мои работники стали на меня поглядывать, как на больного, и их можно понять. Начальство совсем с катушек слетело. Всегда уравновешенный, сдержанный и спокойный, умеющий заткнуть любого одним только взглядом, я превращался медленно, но верно в дерганную истеричку.
С помощью проверенной конторы друга взломав телефон снежинки, я нашел номер ее подруги, Златы. Но сколько бы я ни набирал, и с той стороны глухо. Ответа нет.
Телефон Евы тоже молчит. Ей никто не звонит, и она, видимо, не блокировала и не восстанавливала сим-карту.
Спустя неделю в городе я начинаю превращаться в ходячий труп. Лицо осунулось, под глазами уже привычные почти что родные “мешки”, а котелок не варит от слова совсем. Сердце и подавно болит так, что впору на таблетки “садиться”.
С каждым днем я начинаю паниковать все больше, понимая, что бабка Евы, похоже, не соврала, и девчонки нет в городе.
И мне бы теперь уже только знать, что со снежинкой все в порядке… только бы хотя бы это. О большем уже и не прошу.
Когда ожидание становится совсем невыносимым, я вспоминаю, что у меня есть еще одна зацепка, которая может вывести на Еву.
Универ, куда я и еду в понедельник утром, перед работой.
Савченко лично встречает меня в приемной, улыбаясь, похлопывая по плечу, как старого доброго друга, и приглашает в свой кабинет, где я и начинаю сразу, без обиняков:
– Меня интересует Фадеева Евангелина. Она не появлялась в последние дни в университете? – присаживаюсь напротив друга, упирая локти в стол. – Когда у вас начинается сессия у студентов первого курса?
– Кхм… Дамир Таирович…
– Можно просто Дамир.
– Дамир, так, а Фадеева где-то неделю назад забрала документы из вуза.
– Что…? – слышится скорее как вздох, чем вопрос. Тяжелый, будто мне только что со всей дури зарядили под дых. – То есть как, забрала?
– Она к нашей Светлане Александровне пришла, сказала, что срочно уезжает. Мы сами удивились, она одна
