Уши будто заложенные, секунды по прежнему тянутся. Костя крутится с малым на руках, пытаясь хоть за что-то зацепиться…
Который лежит на траве, судорожно пытаясь встать на лапы. Но он не может — ему больно. Как минимум одна пуля досталась ему.
Над ним сидит Гаврила, смотрит с жалостью и кривится. Он тоже всё понимает.
Макс начинает плакать, Костя прижимает его сильней.
— Кость… Она жива… Её забрали просто. Понимаешь?
Костин взгляд из горящего становится стеклянным. Он приближается туда, где Гаврила и скулящий Бой. Который верен до конца. Который пытался защитить…
А теперь Гаврила пытается утешить. Успокоить. Вернуть в реальный мир хладнокровного расчета. Объяснить, что её просто забрали. За неё просто что-то потребуют.
И он всё отдаст. Только вот…
Костя впервые в жизни чувствует слабость в коленях, на них же опускаясь. Бой снова пытается встать, но у него не получится. Мужская рука накрывает рану, из которой хлещет кровь. Она просачивается сквозь пальцы, окрашивая их алым. Бой пытается лаять в ту сторону, где на дороже черные тормозные следы. Максим заходится настоящим плачем, а Костя…
Чувствует противную влагу травы через ткань, поднимает голову, смотрит в небо… Голубое такое, сука… Благодатное… Спокойное… Чтобы выдать отчаянное, бессильное, распугивающее птиц:
Потому что ее забрали не торговаться.
Отец решил закончить дело сына. Ему это позволили.
Глава 37
У любого чувства может случиться обострение. У любви, когда есть риск потери. У ненависти, когда болит особенно сильно. У страха, когда ты чувствуешь необратимость чего-то ужасного. У жажды жить, когда понимаешь: скорее всего жить-то тебе не дадут…
Когда-то это обострение помогло Агате доползти до пистолета. Взять в руки. Зажмуриться. Пальнуть…
Чтобы жить, потому что она хотела. Вопреки всему. Не понимая, зачем. Боясь тех вещей, из которых жизнь состоит. Но финала она боялась сильней.
Ей было двенадцать. Она должна была умереть, но она себя спасла. А теперь…
Это было бы смешно, имей она возможность вот сейчас смеяться, но её судьба ходила кругами с двенадцатилетним циклом. И каждый обрывался встречей с мужчиной, носившим фамилию Вышинский. Мужчиной, в котором течёт эта сучья безжалостная кровь…
Агата поняла, что происходит, очень быстро. Почти сразу, как оказалась в машине одна.
Мужчины со звериным взглядом в ней не было. Было трое других. Чей автомобиль сначала разрезал тишину, будто горячий нож масло, скрипом резко тормозящих шин. Потом они вылетели, чтобы схватить. В тот момент Агата не понимала ничего — всё происходило слишком быстро, а её реакции были слишком медленными.
Они видела, как Бой просился наперерез. Что один из неизвестных направил на пса пистолет и трижды стрельнул. Он заскулил отчаянно, но ещё пытался…
А Агата просто холодела, глядя, как её любимый мальчик оседает, с губ сам собой сорвался крик. В голове мелькнуло только, что нужно защитить Макса, но как?
Первой волной паники накрыло сразу. Агата хотела бы сопротивляться, но просто не могла.
Она ни к смерти не подготовилась, ни к защите близких. Она просто позволила затолкать себя в салон.
Снова услышала скрип резины. Тачка рванула, оставив коляску с Максимом на месте.
С двух сторон ее зажали, но Агате это не помешало обернуться, чтобы в молчаливом ужасе смотреть, как её надежный мир отдаляется.
На траве лежит Бой. Рядом — стоит коляска с Максом…
— Тихо сиди. Иначе вырублю. Поняла?
А один из тройки хватает её лицо пальцами, заставляет повернуться к нему и на него же посмотреть. Даже не пытается прятаться. Он не боится, что Агата его запомнит…
Это понимание окатывает второй волной.
В глазах напротив — безразличие и абсолютная убежденность в том, что он правда вырубит… А значит…
Агата медленно кивает, вспоминая опыт из детства.
Мордой в пол — значит, мордой в пол. Только так ты можешь выжить.
Или нет.
Дальше они едут молча. Мужчины о чем-то переговариваются, Агата не пытается ни сопротивляться, ни спастись.
Её будто бы парализовало. Но ей при этом почему-то будто бы даже не страшно.
В какой-то момент, когда они выехали на трассу, ей на голову надевают мешок, связывают руки. Кожу на запястьях сразу начинает саднить. Воздуха становится в разы меньше, в ноздри заползает неприятная вонь. Она ничего не видит, но чувствует, как незнакомые грубые руки шарят по ее карманам, достают телефон…
Машина на несколько секунд тормозит, открывается одна из дверей.
Агата ощущает порыв ветерка, будто свобода решила подразнить, но опять даже не пытается ни сопротивляться, ни спасаться.
Проходит пара мгновений — дверь снова хлопает, её снова прижимает одно мужское плечо к другому. Машина трогает…
Они едут долго. Их трясет. Агата чувствует приступы тошноты, а ещё настойчиво пытается отогнать от себя мысли. Не о чем-то конкретном, а вообще обо всём.
Потому что любая сейчас может привести к срыву. О Косте. О Максе. О Бое. О себе. Просто не думать. Не надеяться и не ждать.
Нюхать сраный мешок. Чувствовать противное тепло. Держать рот закрытым, а глаза сухими.
Успокаивать сердце и дыхание, когда машина наконец-то тормозит. Ее грубо вытягивают за локоть, и куда-то волокут, так и не сняв мешок.
Конечно же, она не может идти. Конечно же, спотыкается на каждом шагу.
А потом чувствует резкую боль в руке, за которую её тянут вверх, вздергивая. Наверное, это вывих или растяжение.
Наверное… Уже не важно.
С головы Агаты стянули мешок, но руки так и не развязали. Она не чувствовала, чтобы они заходили в какое-то здание. Оказалось
