Алиса опустилась в плетеное кресло и с наслаждением приступила к исполнению своей жизненной миссии: она созерцала и дышала, получая удовольствие от каждой порции свежего, хвойно-эвкалиптового воздуха, пропущенного через легкие, от каждой новой детали обнаруженной скользящим окрест взглядом.
Здесь ее и нашел Остин.
— Вот ты где, Лизавета! Извини, задержался. Сиди, сиди, будем строить планы, — Остин пододвинул второе кресло. — Смотри, вон там краснеет островерхий купол, как шапка Мономаха. Узнаешь? Это Санта Мария дель Фьоре — святая Мария-цветочек. По-детски мило и странно для такой грациозной, но все же громадины. Этот дом, когда лет пятнадцать назад мне предложили его в агентстве недвижимости, назывался тоже Каса дель Фьоре. Цветы и святые — непременные участники местной жизни, — Остин тронул плечо Алисы. — Послушай, не грусти, по-моему, все складывается отлично. Елизавете Григорьевне я сказал, что вытащил тебя сюда, рассчитывая заполучить крепкого партнера на корте. Да так оно, в сущности и было — приволок беднягу почти насильно. Тот доктор из Сан-Антуана, что приходил вчера в кемпинг, советовал немедля вывозить «супругу» к солнцу, подальше от этого сумасшедшего Ари. Это циклон так назвали, ты разве не слышала? Так от него, как сообщало радио, уже только на Ривьере за неделю случилось пять самоубийств и множество еще какх-то аномальных явлений…
— Каких самоубийств? — Алиса подалась вперед, вцепившись в плетеные подлокотники.
— Дурацких, конечно. Наркоманы, престарелые неврастенички. Леже сказал — я только что звонил ему в клинику, — что у него пациентка пропала — сбежала ночью после удачной подтяжки лица. Они с доктором Динстлером до сих пор ее ищут.
— С доктором Динстлером? Ты точно слышал — с Динстлером?
— Ну да, конечно, ищут с утра и даже заявили в полицию, — поспешил исправить свою оплошность Остин. Он уже знал, что Йохим отсыпается у Армана, и подозревал о некой связи между ним и событиями на шоссе, но по выражению лица Алисы понял, что ситуация куда сложнее.
— Вот что, девочка. Я должен быть еще вчера на другом полушарии. Залетел сюда по случаю, поглядеть, как дела у Доры. Оставляю тебя пока хозяйничать — живи сколько хочешь. Только прошу, не убегай сразу — ну сделай усилие, угомонись. Здесь красота какая ранняя — рисовать и рисовать! Воздух можно резать кусками и есть — пахнет арбузом, а вкус клубники. Дора славная тетка, почти русская деревенская баба, хотя и подлинная каталонка, но такая сердобольная, болтливая и поплакать любит — ты только расскажи ей что-нибудь жалостливое. Она бездетная вдова, ты ей сразу приглянулась.
— Конечно, несчастная калека — просто находка для сердобольной старушки, — буркнула Алиса.
— Эх, Лиза, при чем здесь это! Знаешь, что она сказала мне, уложив тебя в постель? — «Спит, говорит, красавица наша, золотистая вся — словно Ангел!»
— Ладно, поняла, беру Дору в Арины Родионовны.
— Но одной нянькой я не ограничусь. Приставлю к тебе еще парочку опекунов. Один, вернее — одна, сама напросилась. Лаура должна тебе понравиться — изящная, умница и немного злючка, знаешь, такая породистая борзая. Журналистка, да еще с политическим запалом — здесь ее многие «высокосидящие» сильно побаиваются. Всегда жутко занята, увлечена, но почему-то сама предложила: «Хочу твою кузину — я сказал, что мы в дальнем родстве- по Флоренции повозить». Через час она будет здесь, чтобы отправиться с тобой по магазинам — я подумал, не стоит тревожить маму пересылкой твоего гардероба.
— Мне вполне достаточно одного магазина. Я не слишком теперь привередлива, да и светские рауты в нашу программу, кажется, не входят, категорически заявила Алиса.
— Ошибаешься, ошибаешься, милая. Здесь как раз светская жизнь бьет ключом. Думаешь, только в прошлом веке знаменитости здешние места осаждали? Куда не посмотришь: «здесь жил Гоголь, а там вилла Чайковскго, а вот — дом Рахманинова». Да не делай такие испуганные глаза — еще не сезон. Начнут съезжаться в конце апреля. А вот с господином Жулюносом я тебя непременно сведу. Он из семьи литовских эмигрантов, потомственный лекарь, увлекается всякими особыми, экзотическими методами.
— Так, опять врач, — Алиса с укоризной посмотрела на Остина. Значит меня вообще нельзя оставить без очередного психиатра? Чего вы все так испугалис, ходите кругами — ты и мама. Эта вчерашняя история на дороге — случайность! Не собиралась я кидаться с обрыва! И если бы ты не выскочил из-за поворота как сумасшедший, я сейчас сидела бы в Париже под родительским крылом — только и всего!
— Я рад, что выскочил как сумасшедший, иначе не грелись бы мы здесь сегодня с тобой, на солнышке. И скучать бы этому дому и пустовать аж до мая. А Жулюнос не психиатр, а стоматолог, я дружен с ним, хотя иногда и лечу у него зубы.
— С зубами у меня тоже не все в порядке. Прости, Остап, я сегодня такая «гадкая девчонка», хотя и взрослая тетя, просто от того, что ты меня балуешь.
— Что делать — привык! Первый раз я увидел тебя вообще — с куклой. Помнишь, Александра Сергеевна показывала мне в своем кабинете редкое издание Толстого, а тут врываешься ты — растрепанная, щеки горят, колени в ссадинах, и в руке Арлекин такой тряпочный с бубенцами на шапке. Оказывается из-за этой куклы у вас там целая потасовка вышла. Я еще подумал — а вот и Наташа Ростова!
— То есть — ни девочка, но и не девушка? Мне, действительно, лет тринадцать было. Хотя этого случая не помню начисто. А впервые увидела тебя, вернее — запомнила, много позже. К маме приятельница ее стала часто захаживать. Только ты к нам — и она тут же. И я как-то подслушала, что Веруся на кухне кому-то сказала: «Мсье Браун — жених хоть куда!» И значит= мама эту Лару специально для тебя приглашала, сватала то есть. Тут я уставилась во всех глаза — жених! Слово-то какое — русское-русское и смешное! Это, наверное, потому что вокруг сразу колокольчики заливаются деревенские, гармони по околицам поют.
— И веточка черемухи за кокарду картуза засунута, — подхватил Остин. Это все литература, Лизанька, литература.
— А у тебя, что — жизнь? Я ведь так толком и не знаю, с какой стороны ты русский? Бабушка все темнила, мол, второе поколение эмиграции, дальняя ветвь…
— Ветвь-то дальняя. Только, как половицы гудят на свадьбах от пляса в многолюдных квартирах советских, как рекой разливается самогон под малосольный огурчик, как женихаются молодые на волжском бережке — это я близко знаю.
— Ну вот, наконец признался. Теперь угадаешь, что я попрошу тебя? Говори со мной, пожалуйста, всегда так, по-русски, когда мы одни. Это будет наш заговор и наш тайный язык… А литовца твоего, дантиста, так и быть, осчастливлю знакомством, а может даже — пломбой. Жевать-то тут, как видно, с твоей хозяйственной Изадорой, придется не переставая.
