– Она родилась в десять пятьдесят пять в ночь первого января, – сказала Джулиана, потрясенная таким совпадением. – Если принять во внимание временную разницу между Гонконгом и Далласом, она родилась на пять минут раньше, чем Алисон. Они сестры, Гарретт, и родились, словно близняшки.
– Как она, Джулиана? Как ты?
– Все в порядке, – успокоила его Джулиана. Для нее роды были продолжением их любви. – Мы обе в порядке.
– Хорошо, – сказал он облегченно. – Как ты назвала ее?
Джулиана ответила сначала по-кантонски:
– Дочь великой любви.
– Дочь великой любви, – эхом откликнулся Гарретт, думая о своих дочерях, почти близнецах. Имя первой было «Дочь великой любви», и это было правдой, но ведь и вторая, Алисон, тоже могла рассчитывать на такое имя, ведь ни Гарретт, ни Бет не знали любви крепче, чем их любовь.
– Это ее личное имя, – продолжила Джулиана. – Однако в миру она будет называться Мейлин. Ты согласен, Гарретт? Это не китайское и не американское имя, но отчасти напоминает и то, и другое. Оно такое же неповторимое, как и она сама.
– Это прекрасное имя, Джулиана.
– Она и сама прекрасна.
– Я бы хотел заботиться о ней, Джулиана, заботиться о вас двоих. – Гарретт не стал продолжать: «тем единственным способом, который мне остается». У него сердце разрывалось при мысли о том, что единственное, что он может предложить женщине, которую любит, и дочери, которую никогда не увидит, были деньги.
И вот тут-то Джулиана поняла, что заставило ее солгать ему в вечер их первой встречи: теперь он может не беспокоиться о ней, они могут жить совершенно независимо, связанные только незримыми сердечными узами. Она сказала ему, что богата – тогда это было ложью, но теперь стало правдой. После сердечного приступа Вивьен написала завещание, в котором все оставляла Джулиане.
– Мы ни в чем не нуждаемся, Гарретт. Я говорила тебе, что Вивьен богата. Мейлин не будет нуждаться ни в чем.
«Кроме отца». – Эта мысль вонзилась в его сердце, как зазубренный кинжал.
– Что ты расскажешь ей обо мне?
– О нас, – тихо поправила его Джулиана. – Я расскажу ей, что мы очень любили друг друга, мы полюбили друг друга раз и навсегда и хотели провести жизнь рядом, любя ее, но…
– Но что? – перебил он ее.
– Но что ты погиб и не смог вернуться в Гонконг. Вот это я и собираюсь ей сказать, потому что она начнет интересоваться тобой гораздо раньше, чем сможет разбираться в жизни и понять нас. Я терпеть не могу ложь, но в данном случае, я думаю, это необходимо. А ты?
«Я тоже», – подумал он и кинжал проник еще глубже в сердце.
– Скажи ей это, Джулиана, хотя… добавь, что я бы любил ее всем сердцем.
– Я скажу ей, – пообещала Джулиана. И тут вдруг она почувствовала опасность – словно судьба, недовольная ее звонком, на который было отпущено всего несколько минут, собиралась жесткого покарать ее за дерзкое неповиновение. И тогда она взмолилась:
– Пожалуйста, Гарретт, отпусти нас. Обещай мне, что никогда не будешь пытаться узнать что-то о нас.
– Но Джулиана, это слишком! Я хочу знать, как вы живете, знать, что вы счастливы и у вас все хорошо. Я буду слишком беспокоиться о вас.
– Гарретт, пожалуйста, я тебя прошу. Мы будем счастливы, с нами будет все в порядке. Обещаю тебе. Но теперь пора попрощаться. Мы должны прекратить этот разговор.
– Джулиана…
– Я должна идти. – Джулиана чувствовала, что ее голос дрожит от страха и отчаяния, и, собрав силы, нежно добавила: – Я буду любить тебя всегда, Гарретт, всегда, и вместе с Мейлин я буду любить и Алисон.
– Я тоже буду любить Мейлин… и тебя… любить всегда.
Еще долгое время после того, как она повесила трубку, Джулиана ощущала дыхание опасности. Она укачивала на руках Мейлин, целовала шелковистые черные волосики на ее головке и мысленно успокаивала себя. Все будет в порядке. Это был самый последний звонок. Ничего плохого не должно случиться. Все позади, все должно быть позади, с нее хватит несчастий.
И целую неделю казалось, что ее молитвы были услышаны. Опасность миновала. Они с Гарреттом будут жить каждый сам по себе и любить своих дочерей.
Но на восьмой день – странно, что именно на восьмой, ведь восемь – это счастливое число – разразилась новая трагедия, и жизнь Джулианы Гуань изменилась окончательно.
Отель «Ветра торговли»
Центр, остров Гонконг
Воскресенье, 6 июня 1993 г.
– Как вы находите Гонконг после возвращения?
Этот вопрос не удивил Мейлин, как не удивило и то, что Джеймс Дрейк задал его только сейчас. Роскошный ужин подошел к концу, и коллекционное шампанское, пузырящееся все сильнее с каждой новой переменой блюд, наконец оказало свое волшебное действие – ее боль немного утихла, как и ощущение угрозы.
Джеймс ждал, что она скажет правду, но ей требовалось время, чтобы собраться с силами. Впрочем, нужды в спешке не было – никто не торопил их, никто не стоял у них за спиной; они сидели в интимном уюте столовой в пентхаузе Джеймса в его отеле на пятьдесят третьем этаже, а ужин был доставлен от Дюморье, одного из лучших ресторанов Гонконга.
Пока Мейлин размышляла над ответом, ее глаза скользнули в сторону, на открывшийся за окном вид. Залив Виктории казался сегодня большим черным зеркалом, огромным прудом с отполированной поверхностью, на которой отражалась цепочка прибрежных огней. Это было захватывающее, великолепное зрелище. Но как и все в Гонконге, оно рождало в груди Мейлин противоречивые чувства.
Мейлин не было в Гонконге девять лет, и все двадцать часов, как она вернулась сюда, она пыталась сконцентрироваться на причине своего возвращения. Но это было практически невозможно – окружающее пробуждало в ней слишком много воспоминаний. Из кабинета в Башне Дрейка она видела пик Виктории, а из своей комнаты на сорок восьмом этаже в «Ветрах торговли» она видела паромы, пересекающие залив в направлении Цзюлуна. Ее наблюдательный пост располагался так высоко, и с него открывался такой великолепный вид, что она могла даже различить отель «Пининсула»… где она была зачата!
В первый раз, когда Мейлин увидела зеленовато-голубые очертания отеля, ею овладела безотчетная ярость. Она смогла подавить вышедшие из-под ее контроля эмоции только благодаря суровому напоминанию: теперь тебе часто придется видеть «Пининсулу», причем так близко, что можно рассмотреть даже охраняющие ее скульптуры львов – ведь строительная площадка «Нефритового дворца» расположена всего за квартал от нее, на Солсбери-роуд.
«Нефритовый дворец»… из-за него-то Мейлин Гуань и вернулась в Гонконг. Всего через несколько недель после того, как архитектор Мейлин поступила на работу в фирму «Тичфилд и Стерлинг», туда пришло письмо от Джеймса Дрейка. Разумеется, не только туда – всем лучшим мировым архитектурным мастерским было послано предложение представить проект гостиницы. Джеймс Дрейк отлично знал, чего он хочет – чтобы его новый гонконгский отель был не просто зданием, а произведением искусства, великолепным памятником, в котором лучше всего отразился дух Гонконга, воплощение гармонии Запада и Востока.
