– Не сомневаюсь в этом.
По дороге в гостиную Мейлин вдруг почувствовала прилив надежды.
«Может быть, я справлюсь, – подумала она. – Может быть, за эти семь месяцев я сумею справиться со своими страхом и обидой… и даже наберусь мужества повидаться с матерью. А если мне понадобится помощь, если мне не хватит сил? Наверное, можно будет поговорить с Джеймсом, он тоже знает, что такое боль и гнев; скорее всего, я могу доверять ему гораздо больше, чем кому-либо еще из мужчин».
Мейлин чувствовала, что может доверять Джеймсу – после того ужина в Лондоне, когда она дала-таки свое согласие на поездку в Гонконг, они проговорили несколько часов и были очень откровенны друг с другом. Они даже – тоже вполне откровенно и честно – поговорили о любви. Когда Мейлин поведала ему, что совершенно уверена в том, что никогда-никогда не сможет влюбиться, Джеймс столь же откровенно ответил, что однажды и сам чувствовал такое. Но потом встретил Гуинет, и это случилось – легко, сильно и навсегда. И теперь, торжественно заявил он, это уже никогда не повторится – даже если бы он этого захотел.
После того, как он рассказал ей о своей найденной и утраченной любви, она поняла, что этот мужчина, испытавший счастье физической близости с любимой женщиной, никогда не станет интересоваться случайными связями ради кратковременного наслаждения. Наверное, большинство прекрасных женщин, окружавших его, с раздражением и обидой обнаруживают, что потрясающе привлекательный Джеймс Дрейк вовсе не собирается соблазнять их.
Но только не Мейлин: она-то отлично знала про себя, какой лед таится под знойной поверхностью ее потрясающе красивого тела. Уже с детства она хорошо понимала, что для любого мужчины всегда будет только добычей, всего лишь бесценным трофеем – желанным, но не любимым. Но только став женщиной, Мейлин поняла, что эта была лишь частица истины. Полная истина заключалась в том, что она была не просто добычей, а совершенно бесполезной добычей.
Никто бы не захотел, проведя одну ночь с Мейлин Гуань, провести с ней и вторую – никто и не хотел. Ее прекрасное лицо и невероятно соблазнительное тело обещали изысканные наслаждения и знойную страсть. Однако все ее любовники очень быстро обнаруживали, что эта соблазнительная внешность – всего лишь фасад, за которым скрывались несокрушимый лед и неопытность.
Впрочем, Джеймсу Дрейку не придется обнаружить эти горькие истины: почему-то Мейлин была уверена в этом и совершенно спокойна на этот счет.
И вот, когда они наконец оказались в гостиной, именно тот мужчина, которому Мейлин так доверяла, вручил ей «Серенаду одинокой звезды». Только через секунду Мейлин поняла, что она держит в руках, и еще несколько секунд потребовалось ей на то, чтобы оправиться от удара и взять себя в руки. Она давно привыкла встречать неожиданные удары – всю жизнь ей приходилось сталкиваться с мужчинами, сначала очарованными ею, а потом покидавшими ее, узнав разгадку. Мейлин стала настоящей актрисой, привыкшей улыбаться, когда хотелось плакать.
Но сейчас Мейлин не смогла бы улыбнуться, она не могла поднять глаз на мужчину, который обманул ее. Ее глаза были прикованы к обложке, на которой яркими голубыми буквами красовалось имя фотографа: Алисон Париш Уитакер. Потеряв контроль над собственными руками, она перевернула альбом и впилась глазами в фотографию на задней стороне обложки.
Мейлин уже видела фотографию своего отца – в тот день, когда вышла на поверхность вся ложь, – однако она еще никогда не видела свою сестру. До этой минуты…
Она была золотистой блондинкой! Ее медовые волосы сияли, как будто их освещало какое-то тайное светило, и ее лицо светилось, отражая скрытое тепло любви. Маленькая сестричка прекрасной Мейлин Гуань не была такой знойной и эффектной, как старшая сестра, но в ней чувствовалась какая-то невыразимая прелесть, какая-то трогательная наивность.
Алисон Париш Уитакер была наследницей, обожаемой принцессой, но на ее голове красовалась не корона, а солнцезащитные очки, а на ее шее, словно изваянной из слоновой кости, болтались не алмазы, а спутавшиеся экспонометр и фотокамера. Черты ее лица выдавали врожденную аристократичность, а полные губы расплылись в приветственной улыбке.
Но что же с ее глазами? Обладает ли она, как и Мейлин, доказательством происхождения от зеленоглазого отца? Да, наверное, только у Мейлин, незаконнорожденной Гарретта Уитакера, глаза были цвета темного нефрита, почти черные, скрывающие опасную тайну… а его светловолосая законная дочь смотрела на мир ярко-зелеными, изумрудными глазами. И эти глаза любимой дочери наверняка были так же ясны и чисты, как эти драгоценные камни, бесстрашны и полны надежды.
– Мейлин?
Джеймс произнес ее имя очень тихо, но оно разорвало тишину, как гром. Прежде чем повернуться к нему, Мейлин быстро положила книгу на хрустальный столик, словно она была раскаленной и обжигала пальцы.
Теперь Мейлин была готова посмотреть в глаза мужчине, которому она так верила и который – неужели это так? – предал ее так быстро и так жестоко. Мейлин не сомневалась, что Джеймс Дрейк может быть жесток, ему нужно было совсем немного, чтобы выпустить на поверхность часть той ярости и гнева, что бушевали внутри него.
О, Мейлин очень хорошо знала, как страшна может быть жестокость, порожденная яростью! Она сама, покидая Гонконг в то ужасное время девять лет назад, позволила проявиться этой жестокости. Позволила? Да, пожалуй, так!
Конечно, вначале она сама не понимала, что говорит, она была взбешена, слова выскакивали сами по себе. Они просто выплескивались из ее раненого сердца. Тогда бесконтрольность ее гнева была понятна – весь мир ее рухнул, а ведь ей было всего тринадцать лет! Но с тех пор прошло немало времени, вполне достаточно для того, чтобы простить, похоронить эту боль в своем сердце. Но вместо этого она мучила свою мать, свою любимую мать.
А в те первые тринадцать лет жизни в ее сердечке жила только любовь, самая нежная и щедрая любовь. Конечно, она знала, что существует жестокость, она сама была ее жертвой, объектом насмешек со стороны одноклассников. Казалось невероятным, чтобы она могла обидеть кого-либо. Но в тот день, когда ее мир рухнул навсегда, в ней поселилась жестокость – и с тех пор не покидала ее сердце.
Мейлин хотелось верить, что ею просто овладел какой-то злой дух. Было вполне естественно, что такой зловещий призрак поселился именно в этой невинной душе, беззащитной перед болью. И так хотелось верить, что этот незваный гость в один прекрасный день покинет ее.
Но Мейлин не обманывала себя тем, что эта жестокость – дело рук злого духа. Даже в тридцать лет она была уже слишком горда, чтобы сваливать вину на кого-то другого. Нет, эта не доброта, эта изощренная жестокость была частью ее существа, и, очевидно, она унаследовала ее от своего бессердечного отца. Она всегда была присуща ей, только тщательно скрывалась – но теперь и Мейлин, и ее мать знали правду о том зле, что притаилось в глубине еще детской души.
