Она бросила на него тревожный взгляд.
– Но мне показалось, что он… что он не намерен идти ни на какие уступки.
Де Кордоба чувствовал, насколько Мерседес сейчас зависела от него, насколько она доверяла ему.
– Весь вопрос в том, – мягко сказал он, – какую сумму они надеются получить. В наши дни размеры выкупов обычно колеблются от двухсот пятидесяти до пятисот тысяч долларов. И им это прекрасно известно. А десять миллионов – это, если можно так выразиться, стартовая цена. Я вам уже говорил об этом в нашей первой беседе. Помните?
– Помню.
– И, ради благополучия Иден, очень важно, чтобы ваши слова звучали правдоподобно. Они должны поверить, что у вас действительно нет больше денег.
Она кивнула.
– Он по-прежнему ни словом не упомянул о ее ломке. Что все это значит?
– Вероятно, он просто не заметил, как она перенесла абстинентный синдром.
– Неужели он мог быть настолько слепым?
– Очевидно, ей удалось скрыть это от него.
Де Кордоба увидел, что глаза Мерседес влажно заблестели. Она прикрыла их дрожащей рукой, чтобы он не заметил ее душевного волнения, но было поздно: слезы уже хлынули и потекли по щекам.
– Полноте, Мерседес… Прошу вас, не надо… – Полковник нежно коснулся ее руки, затем, поскольку она не противилась, бережно притянул ее к себе. Он не похлопывал ее по плечу и не гладил по голове. Он просто ласково обнял ее, чувствуя, как трепетно забилось его сердце от ее близости, от тепла ее тела. А Мерседес тихо плакала, уткнувшись лицом ему в грудь, и он слышал лишь ее приглушенные всхлипы. – Тот голос, записанный на пленку… – мягко проговорил де Кордоба.
– По всей вероятности, это подделка.
– Нет, это был голос Иден, – возразила она. – И звучавшая в нем боль была подлинной.
Он тоже так считал, но, стараясь утешить ее, отрицательно покачал головой.
– Это вполне могло быть как-нибудь подстроено – Он опять попытался придать своим словам максимум уверенности. И это не составило ему большого труда. Держа ее в своих объятиях, чувствуя, как его щеки касается душистое облако ее черных волос, полковник ощущал себя школьником, по телу которого разливается сладостная истома от близости женщины. «Шестидесятитрехлетний школьник, – добродушно усмехнулся он над собой. – Ты что, старый дурак, влюбился? А ну-ка собери свою волю в кулак! Возьми себя в руки!»
– Это я виновата, – услышал он шепот Мерседес.
– Я одна во всем виновата.
– Ну что вы, вовсе нет.
– Увы, это так… Это так.
Он выпустил ее из своих рук и протянул ей носовой платок.
– Это же нелогично, Мерседес. Вы не должны винить себя за то, что Иден похитили, равно как и за то, что она пристрастилась к наркотикам.
– Вы меня не знаете, – срывающимся голосом произнесла Мерседес. Она вытерла глаза. Ее лицо выглядело осунувшимся. Она словно в одночасье постарела. – Вы совершенно ничего не знаете о моей жизни.
– Естественно, – в полном замешательстве пробормотал де Кордоба, – у каждого из нас есть свои темные стороны…
– Но не каждый из нас столь грешен. Несмотря на ее крайне взволнованное состояние, он едва удержался, чтобы не улыбнуться.
– Я просто не могу поверить, что на такой женщине, как вы, лежит грех, Мерседес.
– К сожалению, это так, – печально произнесла она, теребя в руках носовой платок. – Я прожила непростую жизнь… Наверное, теперь пришло время расплачиваться за свои грехи. Что ж, пусть будет так. Ужасно только, что вместо меня вынуждена страдать Иден.
Его вдруг осенила неожиданная догадка.
– Вы хотите сказать, что этот человек знаком с вами лично? Что он каким-то образом связан с вами?
– Не знаю. Ума не приложу. Однако все возможно.
– Он заявил, что ему известно, каким образом вы сколотили свой капитал. Что он под этим… подразумевал?
В какое-то мгновение полковнику показалось, что Мерседес собирается поведать ему свою историю, но она лишь задумчиво покачала головой и тихо проговорила:
– Не сейчас.
– Я умею хранить тайны, Мерседес. Если вы от меня что-то скрываете, что-то, что может повредить Иден, вам лучше сейчас же признаться.
– На Иден это никак не может отразиться. И я обязательно все вам расскажу. Только не сегодня. Как-нибудь потом. А пока с меня довольно переживаний. Я иду спать, Хоакин.
Де Кордоба неохотно кивнул. Ее отмеченное печатью усталости и покрасневшее от слез лицо показалось ему как никогда очаровательным. Он старался не замечать ни проступивших вдруг на этом милом лице морщин, ни безысходной тоски в ее глазах. Напротив, он чувствовал огромную признательность за то, что она разрешила ему обнять себя, увидеть ее слезы. Словно ему было позволено присутствовать при сотворении чуда или прикоснуться к сказочному единорогу.[3]
– Спокойной ночи, – сказал полковник, наклоняя голову, чтобы поцеловать ее в щеку, но, должно быть, в этот момент она неожиданно повернулась к нему, и он почувствовал на своих устах ее нежные, влажные губы. Его сердце затрепетало, наполняя все тело щемящей, сладостной истомой. Затем Мерседес отпрянула и поспешно вышла из комнаты.
Было ли это случайностью? Или она намеренно поцеловала его? Его губы все еще хранили воспоминание об этом волшебном поцелуе.
Де Кордоба побрел обратно в кровать, строго-настрого запретив себе даже думать о ней. Не о чем здесь было думать. И точка. Вот только его непокорная плоть отказывалась повиноваться рассудку. Вокруг витал манящий запах ее духов, который словно окутывал его невидимой сетью, парализовывал его волю.
Полковник включил магнитофон и снова стал вслушиваться в записанные на пленке голоса.
«Что же ты за женщина такая?!»
«Я знаю о тебе больше, чем ты можешь вообразить».
«Не прикидывайся нищей, сука».
Как и прежде, в голосе этого человека звучала неприкрытая ненависть. И, как и прежде, в его словах было слишком много личного. Де Кордоба вновь ощутил, как у него засосало под ложечкой. Если все происходящее представляло собой лишь акт мести и делалось не ради денег, а для того чтобы заставить Мерседес страдать, то тогда весь его опыт и все его знания здесь абсолютно бессильны.
Хуже того, своим вмешательством он может только навредить.
Плеснув себе в бокал немного виски, полковник сделал несколько маленьких глотков. Мерседес скрывала от него что-то очень важное. Он все больше убеждался в этом. Наверное, пришло время поставить вопрос ребром, потребовать от нее поделиться с ним своими подозрениями, рассказать все начистоту. И тогда, если он почувствует, что это ему не по зубам, благоразумнее всего будет с честью отступить и заняться каким-нибудь другим делом.
Он поболтал в бокале виски, вспоминая, как сжимал в объятиях ее тело, какими теплыми и нежными были ее губы «Шестьдесят три, – подумалось вдруг ему, – это, в конце концов, не так уж много. Она моложе меня всего на несколько лет».
