Прошел час. Девицы, после моего неоднократного приглашения пить чай, появились наконец. Элеонора была подчеркнуто невозмутима, игнорировала меня.
— Вяткин, ты меня шокировал, как никто другой. Вот что с тобой делать, скажи, а? — Вера пребывала в хорошем настроении. — Дайте-ка мне вашего бальзама в чаек, соскучилась по нему…
Элеонора мой пирог даже пробовать не стала, задумчиво откусывала карамель, осторожно запивая кипятком.
Вера чувствовала себя приглашенным варягом. Сказав нам пару успокаивающих фраз, она начала развивать мысль.
— Я твоей Вяткиной уже говорила: сейчас не важно, кто виноват! Разбираться будете после! Сейчас нужно сплотится, потому что вам угрожает опасность! Хорошо, что сегодня все обошлось, а завтра? Ненормальная влюбленная женщина — это коррида. Либо ты ее, либо она тебя. Ты можешь дать гарантию, что завтра, когда Вяткина выйдет из подъезда, твоя сестра милосердия не выплеснет ей в лицо серную кислоту?
— Господи, да что ты говоришь?! — закричала Элеонора, бросив карамельку на стол.
— Спокойно! — приказал Вера, твердо глядя на нее. — Спокойно!.. — Она обернулась ко мне. — Спрашиваю, ты можешь гарантировать?
— Не могу, — ответил я, потому что перечить ей тяжело.
— Пожалуйста, — удовлетворенная, Вера сделала глоток чая.
Элеонора, немного помолчав, нервно произнесла:
— Все, нужно обращаться в милицию…
— Угу, обращайся, — скептически произнесла Вера. — Допустим, припугнут они эту ничтожность. Думаешь, на нее подействует? Еще больше озлобится.
— А что же делать?!..
— Нейтрализовать ее.
— Как?! Плащ, может, подарить? Или сходить, полы тоже помыть?!
— Нет. Пусть твой благоверный ей занимается.
Элеонора покосилась в мою сторону и, столкнувшись с моим взглядом, тут же отвела свой, как от гадости.
— Вас когда разведут? — вдруг спросила Вера.
— Уже развели. Пока тебя не было, — холодно ответила бывшая супруга.
— Замечательно. Теперь Вяткин должен сделать нашей шмакодявке предложение. Пусть идут в ЗАГС и подают заявление, чтобы она поверила.
После недоуменной паузы Элеонора прыснула от смеха, как дурочка.
— Не понимаешь?.. Шмакодявка немного поманерничает, потом согласится. Летать от счастья начнет. Ты для нее уже не будешь соперницей, значит и вредить тебе не станет.
— Ну! А дальше что?.. — недоверчиво потребовала с ядовитой улыбкой Элеонора.
— Она расслабится… и тут мы ее прихлопнем.
«Как бы тебя не прихлопнули, паучиха», — подумал я, глядя на советчицу.
— Какое для женщины самое большое унижение?
— Ой, унижения здесь не пройдут, — отмахнулась Элеонора. — Она сама сплошное унижение. Она… линолеум. Ниже некуда.
Вера с горечью улыбнулась чему-то.
— Когда на свадьбу не приходит жених — это подрубает… Сильная порода выживет, крепче станет. А эта гнилушка пойдет на дно. Никогда вам больше не помешает…
Я громко и неожиданно чихнул.
— Мне нужно сказать тебе несколько пунктов, — твердо произнесла Лопатина, когда увидела меня на следующее утро. Она была жалкой и непреклонной одновременно. — Мне стыдно. Я прошу прощения у тебя и твоей жены. Это первое. — Она держала свой взгляд на банке с рыбками, которые почему-то плавали нервно. — Второе: я всегда презирала женщин, которые бегают за мужчинами. Я ненавидела… женщин, которые разрушают чужие семьи. И… моя позиция не изменилась. То есть я… теперь… презираю и ненавижу… себя в том числе. — Она быстро посмотрела на меня с каким-то торжеством забитой жертвы. — И третье. Все случившееся за последнее время — это урок мне. Я не имела и не имею на вас права. Я обещаю не вмешиваться в вашу семейную и личную жизнь. А если не сдержу слова, то, надеюсь, провидение накажет меня.
Я закусил губу, не зная, что ответить.
Мы начали прием.
Я думал о словах Лопатиной.
Я всецело поверил ей. Мне было грустно. То, о чем мы почти всю ночь говорили с Верой, сейчас казалось нелепым. Все ушло.
Но Я ХОЧУ снова слышать нежный шепот Лопатиной, Я ХОЧУ иметь рядом человека, который любит меня…
Я ХОЧУ ПРОДЛИТЬ ЧУВСТВО ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ.
— Наташа, — обратился я, когда рабочий день заканчивался. — Прочитай, пожалуйста.
Я протягивал ей свидетельство о расторжении брака.
Она посмотрела на меня будто сквозь туман и взяла документ. Пробежала взглядом строчки. Глянула на меня испуганно.
— Я давно сказал тебе о своей любви, — негромко начал я, беспокойно изучая свои идеальные ногти. — И я тебя не обманул. Все это время я разводился с Элеонорой и мечтал… о нашем с тобой будущем. Я… вел себя… неправильно. Но… ты думаешь, легко… мне? — я наконец решился посмотреть ей в глаза. Она глядела на меня с ужасом.
Я смутился, встал, подошел к зеркалу. С моим лицом все было в порядке. Я опять обернулся к ней. Она растерянно смотрела в пол в своей прежней манере.
Возвращалась моя власть…
Мои губы дрогнули — не пустили улыбку.
— Мы будем жить вместе. Ты родишь мне детей. Они вырастут. Мы опять останемся наедине. И умрем вместе — будем глубокими стариками, впадем в маразм и однажды забудем выключить газ перед сном. Наши дети будут говорить: «Они даже ушли вместе»…
День за окном был пасмурный, но красивый. Дождь смыл суету, повеяло вечностью. В такую погоду хотелось гулять по аллеям или отдыхать дома.
Я отвернулся от Лопатиной, смотрел в окно. Она подошла ко мне сзади. Прислонилась лбом к моей спине, положила руки мне на лопатки. Будто доползла наконец к храму…
Я чувствовал, как через ее лоб и ладони в меня входит ТО, ЧЕГО МНЕ НЕ ХВАТАЛО ВСЮ ЖИЗНЬ…
Мы стояли как одно изваяние. Я боялся пошевелиться и дышал вместе с ней.
Лопатина резко оставила меня; схватила сумку и выбежала из кабинета.
Я врал ей. А она вместо обмана видела правду. Эта лже-правда заняла какое-то место в пространстве. Она существовала. И я увидел ее глазами Лопатиной. Абсолютная красота… Потому что она есть такая, какой не может быть.
— Если я узнаю, что ты спишь с ней, распорю тебе брюхо, клянусь.
Элеонора, видимо, сошла с ума. То и дело грозила мне, засыпала только с ножом под подушкой.
Мои попытки поговорить с ней заканчивались ее истериками, которых я опасался. Ложась спать, гадал — суждено ли мне будет проснуться? И не мог понять — думаю об этом всерьез или играю такими мыслями? Иногда мне представлялось, что она воплотила угрозу. Становилось приятно — потому что меня будут жалеть, а Элеонору посадят. Тем не менее, умирать не хотелось.
