Она не ответила, просто молча кивнула, и Павел сразу рванул к выходу.
Они тогда ни с кем не попрощались, убежав настолько стремительно, что никто ничего и не понял. И всю дорогу до дома Павел старался не гнать, колоссальным усилием воли пытаясь сохранить холодную голову, хотя это было непросто — Динь, такая соблазнительная в своей растерянности от происходящего, со сбитой причёской и слегка смазанным макияжем, была безумно соблазнительной. И если бы Павел не понимал, что у неё наверняка не было мужчины, он бы сделал всё ещё на пути домой, остановившись где-нибудь на обочине. И точно не один раз.
Мать, слава богу, уже спала, когда они ввалились в квартиру, и Павел тут же потащил Динь в душ.
— Но я… Но мне… — попыталась протестовать она, однако он пресёк все возражения резким:
— Вместе помоемся. Не волнуйся, приставать не буду.
Легко сказать! От вида обнажённой Динь, по плечам и груди которой текла вода, в голове у Павла совсем помутнело, а уж что творилось ниже пояса… Динь, с красными щеками, честно старалась туда не коситься, смущалась и закусывала губу — но всё равно смотрела. И это, пожалуй, было самым возбуждающим, что случалось с Павлом за всю жизнь — когда Динь в тот вечер стояла под душем и отводила глаза, но раз за разом возвращалась, а потом даже погладила… Он толкнулся ей в руку и прохрипел:
— Всё, срочно вылезаем.
А дальше…
Воспоминания, не стёртые даже временем, окатили горячей волной. Павлу казалось, что он помнит абсолютно всё — и то, как выгибалась она ему навстречу, как откликалась на каждое прикосновение, как целовала и ласкала, поначалу робко и нерешительно, но потом перестала стесняться, и Павел едва сдерживался, опасаясь повредить ей что-нибудь своим пылом. Он помнил собственное ликование оттого, что действительно оказался первым, и тесноту, и жар, и влажность желанной плоти, и полувздох-полустон Динь, когда он наконец сделал её своей. Павел той ночью и не вспомнил про презерватив, хотя обычно никогда не забывал, будучи немного брезгливым — но только не с Динь. Её ему всегда хотелось чувствовать без преград и помех, всей кожей.
А утром, глядя на неё, растрёпанную и безумно желанную — несмотря на то, что уснули они лишь перед рассветом, долго и упорно лаская друг друга, — Павел прошептал, ощущая себя человеком, который вдруг научился летать:
— Я так люблю тебя, Динь…
В тот момент она открыла глаза, и он, переждав длинный и гулкий удар сердца, серьёзно спросил:
— Скажи, ты выйдешь за меня замуж?
Дина
Беременность сделала меня ленивцем. Раньше мне хватало семи часов, чтобы выспаться и быть бодрой, теперь же было мало и десяти. Я то и дело проваливалась в сон днём, спала и ночью. Лишь одно омрачало мой сон — чувство голода. Я частенько просыпалась посреди ночи и с вытаращенными глазами брела к холодильнику, пытаясь сообразить, что бы такого съесть, дабы не разожраться до слоновьих размеров. И Игорь Евгеньевич, и Ирина Сергеевна предупредили, что слишком много лишних килограммов могут отрицательно сказаться на беременности, поэтому я старалась держать себя в руках.
Задремала я и в машине Павла, когда мы ехали в клинику. И снилось мне что-то яркое и хорошее, отчего-то закончившееся ласковым прикосновением к щеке и горячим шёпотом:
— Я так люблю тебя, Динь…
Я вздрогнула и проснулась. Распахнула глаза, сфокусировалась на окружающем, и с облегчением выдохнула — да, это был всего лишь сон. Павел не прикасался ко мне, просто сидел за рулём — кажется, он ждал, когда я сама проснусь.
— Приехали? — вздохнула я, отводя глаза. Посмотрела в окно — мы уже были на парковке клиники.
— Приехали. До начала приёма ещё двадцать минут, можешь перекусить, если хочешь.
— Чем? — не поняла я, и Павел полез на заднее сиденье. Вытащил какой-то бумажный пакет и положил мне на колени.
Внутри оказались роллы из лаваша с красной рыбой и две маленькие бутылочки со смузи. Малина-ежевика и манго-маракуйя.
Рот моментально заполнился слюной, не оставляя шанса отказаться. Как это делать с таким обильным слюнотечением?
И я всё слопала и выпила. И даже сказала спасибо, не желая казаться совсем уж неблагодарной сволочью. А потом ушла на приём.
Меня немного колотило от волнения — мало ли, что могло случиться с малышом за две недели? — но Игорь Евгеньевич сказал, что всё отлично и по УЗИ, и по анализам. Назначения, правда, всё равно скорректировал, но это было понятно и привычно. Больше всего меня обрадовало то, что на УЗИ появился эмбрион — в прошлый раз было только плодное яйцо. Значит, растём и развиваемся!
Я была так рада, что словно не шла, а летела к машине Павла. Правда, медленно и осторожно — быстро я сейчас не хожу, не то состояние. А когда села внутрь, сразу заметила, как его взгляд из тревожного становится спокойным.
— Всё хорошо?
— Да, — я выдохнула и непроизвольно улыбнулась. Павел улыбнулся в ответ — и я тут же отвернулась. Я, конечно, рада, но не до такой степени, чтобы контактировать с бывшим мужем.
Мы выехали со стоянки и отправились в сторону моего дома, и минут через десять абсолютно молчаливого пути мне стало немного стыдно. Я никогда не была стервой, а сейчас всё же веду себя, как она. В конце концов, Павел действительно сильно мне помогает и пока не навязывается — так чего страшного, если я просто поговорю с ним по-человечески, не стану отворачиваться? Ничего, конечно. И бывший муж никогда не был идиотом, он же должен понимать, что нейтральный разговор не означает прощение и желание быть вместе?
— Появился эмбрион, — сказала я тихо и краем глаза заметила, как Павел сильнее стиснул руль. — Он совсем крошечный, да. Но это значит, что беременность развивающаяся.
— Я рад за тебя, Динь, — тут же откликнулся бывший муж, и его голос действительно звучал тепло и сердечно. — Ты прошла такой большой путь…
Кольнуло болью — ведь на самом деле это не только я прошла этот путь, но и он тоже. Мы. Вот только теперь никакого «мы» не было. И кажется, Павел понял, что оплошал — запнулся, вздохнул, и прежде, чем он успел ляпнуть что-нибудь ещё, я поинтересовалась:
— Как поживает Любовь Андреевна?
Я думала, что это нейтральный вопрос. Секунды три думала. Пока не посмотрела на Павла и не увидела, что он побледнел как смерть, и мышцы на лице заходили ходуном. Нервничает?..
— Прекрасно поживает.
Не знаю, зачем и почему, но я вдруг выпалила:
— Врёшь.
Он покосился на меня каким-то больным взглядом и мотнул головой.
— Давай лучше не будем об этом.
Не будем… Исчерпывающий ответ, на самом деле.
— Она умерла?
— Динь…
— Ты просто ответь. Мне нужно знать.
— Да, умерла.
Я закрыла глаза. Было горько и обидно.
— Теперь понятно, почему она давно не звонила… Когда это случилось?
Хотелось спросить, по какой причине Павел не сообщил мне и не позвал на похороны, но я опасалась, что буду нервничать, выслушивая его дурацкие оправдания, и промолчала.
— Через сутки после твоего звонка о случившемся с твоей матерью и о времени похорон.
Я задохнулась от шока. Через… сутки?!
— Поэтому я и не сказал тебе, — продолжил Павел с тяжёлым вздохом. — Это было бы… слишком. Не желал добавлять. Извини, что не позволил тебе проститься. Наверное, это было малодушно, но…
— Замолчи, — резко перебила его я, пытаясь осознать сказанное. Господи, зачем я вообще стала задавать Павлу вопросы? Надо было молчать, как и раньше!
Да, тогда я бы так и не узнала, что бывшей свекрови уже нет в живых. Через сутки после моего звонка… Неужели это он повлиял? Но спрашивать об этом я не стану. Случившееся не изменить, а мне ещё ребёнка вынашивать.
— Соболезную, — прошептала я, и до самого моего дома мы с Павлом больше не разговаривали.
Павел
Кнопа бодро перепрыгивала через сугробы, помечая их через один, и Павел привычно сжимал поводок одной рукой, второй раскуривая сигарету. Он пытался бросить уже с месяц, честно пытался, но пока не выходило. Даже с учётом помощи Сергея Аркадьевича, Павел просто не вывозил всех эмоций, которые преследовали его постоянно, а не только сейчас. Но сейчас…
