— Я не заметила, — тихо говорю я, и мне так стыдно. И я думала, мы были так близки.
— Ты не всегда можешь заметить подобное, когда постоянно видишь человека, — говорит Пол. — Это ни чья-то вина. Иногда такова жизнь, и она делает с нами то, что ей угодно. — Он вздыхает, проводя рукой по редеющим волосам. — Но мы. Мы пятеро здесь, мы отвечаем за то, что будет дальше. Кайла. Пожалуйста. Мы думаем, пришло время отключить ее от приборов. Думаем, пришло время попрощаться, отпустить ее. Что ты думаешь?
Мой подбородок трясется, и я моргаю, сдерживая слезы. Такое жуткое бремя для одной души. Я не Бог и я поиграла бы в Бога лишь, если бы могла вернуть ее обратно.
Но я знаю, глубоко-глубоко внутри, я знаю, она никогда не вернётся.
Она сделала свой выбор оставить нас. И что она где-то там просто ждёт. На лодке посередине реки. Мы с одной стороны, любовь всей её жизни с другой.
Я тихо плачу, но не смахиваю слезы. Лишь киваю.
— Хорошо, — выдавливаю я. — Давайте прощаться. Но...через двадцать четыре часа с этой минуты. Чтобы у каждого из нас было время с ней наедине. И для Тошио, просто на случай вдруг она очнётся. — Он благодарно улыбается мне, но я не могу ответить ему тем же.
Я выхожу из комнаты ожидания вниз по коридору на улицу. В воздухе на парковке мелкие капельки тумана и даже если от них мне холодно, лучше так, чем ещё хотя бы минуту оставаться внутри.
Я сажусь на обочину, кладу голову на руки и пытаюсь дышать. Не могу поверить в то, что я только что сказала. Не могу поверить в то, что происходит. Через двадцать четыре часа, если она не очнётся, у меня не будет мамы. Я никогда снова не увижу ее улыбающееся лицо, так же как никогда и не увижу отца.
Я стану сиротой.
Сиротой.
У меня вырывается тихое рыдание, и я начинаю дрожать. В моей жизни слишком много потерь, чтоб хотя бы попасться сдержаться.
Мои руки трясутся так же, как тогда тряслись руки мамы, я вытаскиваю телефон, готовая набрать Стеф, чтобы рассказать ей, что происходит.
Но она не тот, с кем я хочу поговорить. Не прямо сейчас.
Я набираю номер Лаклана, и, пока идут гудки, успокаиваю своё сердце, пытаясь понять, сколько там сейчас времени. Должно быть, там ещё вечер. Боже, надеюсь, что он неподалёку, что я ему все ещё не безразлична, что он не нашёл кого-то другого, хотя знаю, учитывая глубину его любви, все эти вещи кажутся невероятными.
Когда он отвечает с:
— Кайла? — я вдыхаю так резко, что закашливаюсь. — Кайла это ты?
— Да, — удаётся сказать мне. — Я просто...я хотела поговорить с тобой.
— Хорошо, — произносит он своим прекрасным акцентом: глубоким и вкрадчивым. Я закрываю глаза, воображая, как он окутывает меня. — Я так рад, что ты позвонила мне.
— Я тоже, — шепчу я. — Мне жаль, что последний раз я была такой язвой.
— Нет, послушай, — говорит он. — Я заслужил это за то, каким ужасным я был.
— Ты не ужасный.
— О, лапочка, ты же знаешь, я могу быть таким.
— Но это не ты. Не тот ты, которого я знаю и мне следовало быть более чуткой. Я не хотела, чтоб все закончилось так, как закончилось.
— Я знаю, но у тебя не было выбора. Тебе нужно было уехать. — Он делает паузу. — Как...как она?
Я издаю маленький звук.
— Завтра мы отключим ее от системы жизнеобеспечения. В ближайшие сутки я должна выяснить, как попрощаться.
Он тихо стонет.
— Мне очень жаль, любимая моя. Я не могу... если есть что-то, что я могу для тебя сделать, пожалуйста, только скажи. Хотел бы я забрать всю твою боль и унести ее от тебя. Я хотел бы сделать что-нибудь, чтобы помочь тебе пройти через это.
— Я знаю, ты хотел бы. Полагаю, поэтому это ранит ещё больше. Потому что ты мог бы быть здесь. Имею в виду, если бы не регби. Как...как твои игры? — спрашиваю я, пытаясь сменить тему.
— Хорошо, — медленно говорит он. — Пару раз проиграли, чуть больше выиграли. Кайла...только скажи мне, что тебе надо, чтоб я сделал.
Мне надо, чтоб он был здесь. Но я знаю, он не может.
— Ты...ты все ещё любишь меня? — смело спрашиваю я.
Он задыхается, услышав это.
— Я никогда не переставал любить тебя. Пожалуйста. Пожалуйста, поверь. Ты единственная причина, по которой я вижу свет.
Мое сердце расширяется, чувство такое странное и непривычное, учитывая последние события.
— Тогда, пожалуйста, продолжай любить меня. И, если ты не можешь быть здесь, тогда мне нужна твоя любовь. Как бы слащаво это не звучало, мне она необходима. Мне нужна ее сила.
— У тебя она есть. Вся она. Весь я. — он прерывается. — В какой ты больнице? Доктора хорошие, за ней хорошо присматривают?
— Я в UCSF, — говорю я. — И да. Они одни из лучших. Они делают, что могут, и они очень терпеливы. Они хотят для неё лучшего, как и все мы.
— Это хорошо...хорошо, — мягко говорит он. — Это значит, что о ней заботятся лучшие люди. Это все, что ты можешь сделать, Кайла. Ты сделала все, что могла.
— И теперь я должна попрощаться.
— Мне так жаль.
Я едва могу выдохнуть. Поднимаюсь на ноги и смотрю вверх на здания, зная, что проведу уикенд здесь. Я не уйду до самого-самого конца.
— Спасибо, — говорю я ему.
— За что?
— За то, что взял трубку.
— Я всегда буду брать трубку, когда ты звонишь. Ты это знаешь.
Как замечательно что это правда.
— Я лучше пойду, — мягко говорю я.
— Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю. — Я кладу трубку. Такое чувство что вся моя храбрость уходит вместе с этим.
Но даже так, несмотря на все это, его слова придали мне немного силы.
Я кладу телефон обратно в карман и иду в больницу.
***
Я не знаю, как переживаю эту ночь, может, сплю от силы час на креслах в комнате ожидания. Мы все остаёмся с ней ночью, хотя Никко первый кто попрощался и уехал, направляясь обратно к своей семье. Мы обнимаемся и плачем, и это настолько невероятно ужасно, что мы все вынуждены проходить через это.
В какой-то момент, я перебираюсь к ней и просто разговариваю. Я оставляю лучшее на потом, в конце дам ей знать что чувствую. Не хочу делать вид, что она мертва, пока она не ушла. Так что я разговариваю с ней, как и последние несколько недель. Обо всем, о чем могу.
В конце концов, когда где-то в небе начинают щебетать птицы, и вы можете почувствовать, что близиться рассвет, я чувствую, что конец близко. Для нас. Для матери и ее дочери.
Я беру ее руку, сжимая, потирая большим пальцем кожу, и думаю, что она уже лишь оболочка. Что настоящая она, привыкшая танцевать маленький танец, когда ест кусочек шоколада, то, как мой отец заставлял ее смеяться так сильно, что она практически падала со стула, та она, сейчас где-то ещё. Я помню сосредоточенность в ее взгляде, когда эти же самые руки подрезали ее розы. Она получала от них столько удовольствия. Она наслаждалась всем. Она так любила жизнь. Просто думаю, моего папу она любила гораздо больше.
