— В последний раз, — шепчет отчаянно.
Пока я решаю, что с ней делать — выставить или в самом деле приласкать напоследок — Ви решает за меня. Притягивает к себе ближе, стаскивает одежду. Не то чтобы мне было дело до ее помолвки, но какого черта тогда было вообще на нее соглашаться, если трахаться с будущим муженьком тошно? Дурища. Могу понять, если бы из-за денег, но у нее ведь банкноты даром что из задницы не торчат… Не нуждается она в деньгах, а все равно собралась терпеть рядом богатого ублюдка. Хотя мне ли судить Ви? Сам-то чем лучше? Послал к черту инопланетянку и раздеваю у себя дома ее сестру, на которую мне плевать. Кто как над собой измывается, у каждого рецепт собственный. Да и к черту. Пусть со всякими пунктиками Фрейды разбираются.
Она впервые на моей памяти не сдерживает себя, не ограничивает ни в чем. Интересно, люди по природе своей не в состоянии делать то, что хотят, пока старуха с косой не пнет под задницу? Нынче вот свободу провожаем. Вдруг, под конец, блонди оказывается пофигу, что я прокуриваю помещение, что одеяло сбилось и не закрывает все тело по самые уши. Раньше вечно тряпками обматывалась, заставляя вспоминать о всяких там гусеницах-бабочках. Типа только для одного раскроюсь и стану прекрасной? Чушь какая-то. Иметь — пожалуйста, а смотреть — привилегия избранных. Думал уж комплекс у нее какой, ан нет — теперь, когда все устаканилось и звание шалавы обжигает пятки, выяснилось, что блонди и голышом пощеголять не прочь… Все вверх тормашками. Вроде не так мало знакомы, спали вместе, трепались временами о насущном, а друг друга все равно ни хрена не знаем. И даже не тянет. Она уйдет из моей постели и жизни, а у меня внутри ничего даже не дернется. Все ровно-ровно. Будто и вместе-то не были. Вспоминать о ней буду разве что глядя на оставленную прошлыми хозяевами перечницу.
Дебил. Прогнал девочку, которая с одного взгляда заводила на всю ночь, раз за разом заставляла вспоминать лучшие минуты с Полиной, будила что-то такое, с чем каждому мужику столкнуться-то страшно… а эту, которая сольется с десятками других — приласкал. Не ради себя, не ради нее — просто из жалости. Потому что, в отличие от инопланетянки, блонди с ее извращенной моралью мне понятна.
Я не прогоняю ее насильно, но даже на взгляды не отвечаю. Лежу и курю сигарету. Вдохновленная моей молчаливой поддержкой Ви приподнимается и, начиная собирать свои шмотки, опирается о прикроватную тумбу, но та всегда отличалась удивительной неустойчивостью. Все, что на ней было, летит на пол, и — вжик — выезжает тот самый ящик. Гребаная помада, которую я так и не выбросил, практически сама прыгает блонди в руки.
Костеря себя последними словами, отворачиваюсь и стряхиваю пепел с сигареты в надежде, что разрулится все само собой. И, конечно, хрен мне такому наивному.
— Неплохо, — сообщает Ви. — Отличный выбор. Сама такой пользуюсь. Стоит, конечно, небольшое состояние, но себя оправдывает. Так подружке и передай, — добавляет, прямо-таки пылая праведным гневом. Приехали.
— Передам. Ты за меня не волнуйся.
Она смотрит на меня с плохо скрываемой яростью. Алло, блонди, разве это я собираюсь пуститься во все тяжкие матримониальных отношений, кинув любовничка со словами: «ну, на посошок, и будет»?
— На память хранишь? — продолжает она. Никак не уймется.
— Забирай, коли так глянулась. Как раз сэкономишь.
— О, какой щедрый дар! Но, увы, у тебя слишком разномастный букет. То, что идет брюнеткам для блондинок совершенно неприемлемо.
Сдается мне, речь уже и не о помаде вовсе, но Ви подобралась опасно близко к правде, и приходится смолчать. Тему развивать опасно — не хватало еще, чтобы у инопланетянки были проблемы из-за моего заскока на ее вещах. Достаточно уже подгадил — дудки.
Делаю последнюю затяжку и поднимаюсь с кровати. Я не мастер этикета, но, сдается мне, гостеприимством здорово злоупотребляют, а ежели так, то и на дверь указать не зазорно. А то и носом впечатать, если все тонкие намеки мимо.
— Нет так нет. Пусть валяется дальше, — говорю, натягивая штаны.
— У тебя что, куча фетишей в память о былых победах? — никак не уймется новоиспеченная невеста.
— А то. Можешь поискать в корзине с грязным бельем розовые стринги. Думаю, они блондинкам как раз.
Ви от гнева аж пятнами покрывается, а я подхватываю ее под локоть и тащу в прихожую. Да помаду отнять не забываю. Буду я еще уликами разбрасываться.
— Убери от меня руки, потаскун! — вопит.
— А в чем дело, малышка? По-моему, пять минут назад тебя мой опыт более чем устраивал. Кстати, ревность прибереги для уютных домашних посиделок со своим импотентом. И «абракадабра» тебе, чтобы дорогу сюда забыла поскорее. Захочешь секса в следующий раз — пойдешь в аптеку, купишь синеньких таблеток и подсыпешь женишку в еду.
— Я смотрю, у тебя большой опыт, — огрызается в попытке укусить побольнее.
— А то! Не очень весело, но хоть напомаженные подружки к кому попало в койку не прыгают.
Упоминание о ее «падении» становится последней каплей: блонди хватает в охапку куртку, шарф кое-как наматывает (отчего тот становится похож на удавку) и вылетает за дверь.
Не испытывая ни малейшего сожаления по поводу ее ухода, возвращаюсь в спальню и задаюсь, пожалуй, единственным разумным вопросом: за какое место меня дернул черт, когда я связался с этой мегерой?
Жен
Сегодня утром — еще до открытия центра отца — я была у Димы. Проходила очередное обследование. Дела у меня, кстати, неплохи. Думаю, учитывая тяжесть перенесенной операции, на большее и рассчитывать не стоило. Хотя, что врать, спешила я попасть на прием с утра пораньше не собственного здоровья ради.
Дело в отце. Как сердобольного (во всех смыслах) родственника меня в подробности не посвящали, и я… да-да, стянула карту, чтобы показать ее любезно подставившемуся Власову. Ради такого дела даже опоздала на его операцию, а теперь ловлю в коридорах. Боже, я уже чувствую себя его тенью — целый день по пятам таскаюсь, — и если до этого все вопросы были рабочими, то теперь у меня закончились оправдания.
Власов обнаруживается в комнате отдыха, в компании стаканчика кофе и какой-то булки. Отличная возможность, тем более что вокруг почти никого, но все же немного страшно: я всерьез планирую совершить акт самоубийства, отнимая у голодного и несчастного мужчины возможность поесть в тишине и спокойствии.
— Доктор Власов… — начинаю, запихивая подальше мысли о гуманизме и человеколюбии.
— Вы меня что, преследуете? — спрашивает он подозрительно.
— Не поверите, но — да.
— Что-то не так с пациентом? — настораживается тут же.
— Нет. То есть да.
— Так да или нет? — устало спрашивает Власов.
— Не с тем, о котором мы думаете. Ваш пациент в порядке. Я только что проверяла его. Просто… у меня к вам личная просьба.
