Когда двое полицейских привели меня в невзрачное помещение для дачи показаний, я настолько обезумела, что мне уже было не до приличий. И возможно, я показалась им идиоткой; я никак не могла понять, зачем вызывать нашего семейного адвоката, если нет никаких сомнений в том, что это сделал Кевин. И только тогда хоть кто-то потрудился пусть в общих чертах объяснить его матери, что же он сделал. Число пострадавших, как сухо заявил тот же полицейский, впоследствии может увеличиться, но тогда у меня не было причин исследовать тот факт, что поначалу эта цифра почти всегда раздута. Кроме того, какая разница, если твой сын убил только девять человек, а не тринадцать? И я находила их вопросы оскорбительно несерьезными: как Кевин учился, как вел себя тем утром.
— Он немного разозлился на моего мужа! В остальном ничего особенного! Что, по-вашему, я должна была делать? Мой сын нагрубил отцу, и я должна звонить в полицию?
— Пожалуйста, успокойтесь, миссис Качурян...
— Качадурян! Пожалуйста, правильно произносите мою фамилию!
Пожалуйста!
—Хорошо, миссис Кадурян. Откуда у вашего сына арбалет?
— Рождественский подарок! О, я говорила Франклину, что это ошибка. Я говорила ему. Я могу еще раз позвонить мужу?
Они разрешили, и после очередного безрезультатного звонка я совсем пала духом.
— Простите, — прошептала я. — Мне так жаль. Мне так жаль. Я не хотела грубить вам. Мне все равно, как вы меня называете. Я ненавижу свою фамилию. Я больше никогда не хочу слышать свою фамилию. Мне так жаль...
— Миссис Кадарян... — Один из полицейских осторожно погладил меня по плечу. — Может, вы дадите полные показания в другой раз?
— Да-да, у меня дочь, маленькая девочка. Селия. Дома. Не могли бы вы...
— Я понимаю. Боюсь, Кевину придется остаться в участке. Вы хотите поговорить с вашим сыном?
Вспомнив безмятежное, самодовольное лицо в глубине полицейского автомобиля, я передернулась,
закрыла лицо руками.
—Нет, пожалуйста, нет, — взмолилась я, чувствуя себя последней трусихой. Наверное, я была похожа на Селию, когда она тихонько просила не заставлять ее мыться в ванной, где еще таился по углам тот темный, липкий ужас. — Пожалуйста, не заставляйте меня. Пожалуйста, не надо. Я не могу его видеть.
— Тогда, может, вам лучше просто поехать сейчас домой?
Я тупо уставилась на него. Мне было так стыдно. Я искренне верила, что меня оставят в тюрьме.
Словно заполняя неловкое молчание, я просто таращилась на него, и он ласково добавил:
— Как только мы получим ордер, нам придется обыскать ваш дом. Возможно, завтра, но вы не волнуйтесь. Наши полицейские очень тактичны. Мы не перевернем ваш дом вверх тормашками.
—По мне, так можете спалить этот дом. Я его ненавижу. Я его всегда ненавидела.
Полицейские переглянулись: истерика. Затем они выпроводили меня.
Свободная — я никак не могла в это поверить — я вышла на парковку, потерянно прошла мимо своей машины, с первого раза не узнав ее. Все, что составляло мою прежнюю жизнь, стало чужим. Я была ошеломлена. Как они так просто меня отпустили? Даже на том раннем этапе я начинала ощущать острую потребность в самом суровом наказании. Мне хотелось колотиться в двери полицейского участка и выпрашивать позволение провести ночь в камере. Там было мое место. Я не сомневалась, что смогу найти покой в эту ночь лишь на убогом комковатом матрасе, застеленном ветхой простыней, под убаюкивающее шуршание подошв по бетону и далекое звяканье ключей. Я с трудом остановила себя.
Правда, найдя свою машину, я почему-то успокоилась. Мои движения стали размеренными, методичными. Как у Кевина. Ключи. Фары. Ремень безопасности. «Дворники» на увеличенные промежутки времени, так как легкий туман. В голове ни одной мысли. Я перестала разговаривать сама с собой. Я ехала домой очень медленно, тормозя на желтый свет, останавливаясь, как положено, на перекрестках, хотя других машин не было. А когда я повернула на нашу длинную подъездную дорожку, дом встретил меня абсолютно темными окнами. Я не стала размышлять над этим. Предпочла не размышлять.
Я остановила машину. Твой пикап стоял в гараже. Я очень медленно выключила «дворники» и фары. Я заперла машину. Я убрала ключи в свою сумку, привезенную из Египта. Я замерла, пытаясь придумать еще хоть какую-нибудь мелочь, о которой следует позаботиться прежде, чем войти в дом. Я сняла листок с ветрового стекла, подобрала твою скакалку с пола гаража, повесила ее на крючок.
Включив свет на кухне и увидев грязную посуду, оставшуюся с завтрака, я подумала, как не похоже на тебя. Сковородка, на которой ты жарил бекон, стояла в сушке, а та, на которой я жарила гренок, осталась на плите. На рабочем столе осталось и большинство тарелок и стаканов из-под сока. На обеденном столе валялись страницы «Таймс», хотя ты каждое утро с маниакальной аккуратностью убирал их в стопку в гараже. Щелкнув следующим выключателем, я сразу увидела, что никого нет ни в столовой, ни в гостиной, ни в кабинете — преимущество дома без дверей. И все же я обошла все комнаты. Медленно.
— Франклин? — позвала я. — Селия? — Я занервничала от звука собственного голоса, такого тонкого и жалкого.
Никто не отозвался.
Я прошла по коридору, остановилась у комнаты Селии, заставила себя войти. Темнота. Ее кровать пуста. Пусто и в нашей спальне, в ванных комнатах, на деке. Ничего. Никого. Где же вы? Поехали искать меня? У меня есть сотовый телефон. Вы знаете номер. И почему вы не взяли пикап? Это игра? Ты прячешься с Селией в гардеробной? Вы хихикаете? Именно сегодня вечером вы решили поиграть?
Дом был пуст. На меня нахлынуло возвращающее в прошлое желание позвонить матери.
Я еще раз обошла дом. Хотя все комнаты уже были проверены, я разволновалась. Как будто кто-то был в доме, чужак, грабитель... его просто не было видно, но он крался за мной, прячась за мебелью, сжимая топор или нож. Наконец, дрожа всем телом, я вернулась на кухню.
Предыдущие владельцы установили прожектора в глубине двора, вероятно, в предвкушении пышных вечеринок. Мы не увлекались приемами на открытом воздухе и редко включали прожектора, но я знала, где выключатель: в кладовке слева от входа, рядом с раздвижными стеклянными дверями, выходящими на задний двор. Отсюда я обычно наблюдала, как ты играешь с Кевином в бейсбол, и тосковала, чувствуя себя исключенной. Похоже я чувствовала себя и сейчас — исключенной. Как будто ты устроил очень важную, очень сентиментальную, семейную вечеринку и не пригласил только меня. Я держала руку на том выключателе добрых тридцать секунд и только потом щелкнула им. Если бы мне пришлось сделать это снова, я выждала бы дольше. Я бы хорошо заплатила за каждый момент моей жизни без того зрелища.
