Хелина просто не могла поверить, что он может так легкомысленно отнестись к событию такой важности. А какие ужасные вещи он ей говорил. Действительно ли она так ужасна в постели? Только ли она виновата во всем? В ту минуту, когда Руперт вышел, она бросилась на кровать, ее сердце разрывалось от рыданий. Не в первый раз она пожалела о том, что расположила детскую рядом с их спальней. Она услышала царапанье в дверь и крики «мама», «мама». Хелина заскрежетала зубами. – Куда, черт бы ее побрал, делась Ортруда? – Царапанье стало более настойчивым. – Мамочка, почему ты плачешь?
Хелина одела темные очки и открыла дверь. Маркус почти что ввалился вовнутрь. На нем была голубая в белую полосочку пижамка, а в руках он сжимал матерчатого пурпурного скунса, которого Руперт привез ему из Аахена.
– Мамочка плачет, – сказал он с сомнением.
Хелина подняла его, наслаждаясь его мягкостью и запахом свежевыкупанного тельца.
– У мамы болит головка. Она понарошку ударила себя в висок, а затем головкой скунса показала на окно. – Мамочка ударилась в машине. Вот почему мамочка плачет.
Было похоже, что Маркус принял это объяснение. Хелина нервно высматривала, не появится ли тонкая струйка слизи из носа, что всегда возвещало о приближении астматического приступа (обычно вызываемого присутствием Руперта), но не заметила никаких признаков.
– Сказку, – оживляясь, потребовал Маркус.
– О, только не это, – подумала Хелина. – Ортруда, – позвала она. Но Ортруда, услышав, что Хелина остается дома, уже махнула в Страуд в «Веселую козу» на встречу с приятелями.
Руперт, дав выход своей ярости при Хелине, не получал удовольствия от обеда у Хилари, так как чувствовал себя очень виноватым. Хилари, несмотря на свои деспотичные рассуждения о точном количестве гостей, была обрадована, что он появился один.
– Что случилось с Хелиной? – спросила она.
– Мигрень, – коротко ответил Руперт.
– Это значит, что была ссора, – краешком губ произнесла Хилари. – Выпей выдержанного вина, это приободрит тебя.
Руперт остраненно смотрел на важных дам, все выпуклости которых были скрыты под строгими одеяниями, на их бородатых мужей, выглядевших так самоуверенно в смокингах. Если бы это не была годовщина свадьбы Хилари и Криспина, они бы не стали одеваться так изысканно. Все, за исключением Руперта, принесли подарки.
За обедом Хилари посадила его справа от себя. За столом не было ни одной подходящей женщины, с которой можно было бы пофлиртовать, некому было даже строить глазки. Обед был отвратительным – копченая форель, а затем заяц, тушенный во всем, что только произрастает и не произрастает в августе. Зная неряшливость Хилари, это блюдо с таким же успехом можно было назвать «тушеные волосы».[2]
– В чем дело? Что-то ты сегодня не блещешь, как обычно, – шепотом спросила Хилари и погладила его руку, передавая ему желе из красной смородины. Руперт не ответил на ее поглаживание.
– Что на самом деле случилось с Хелиной? – спросила она. – Вчера у нее все было в порядке.
– Зато сейчас у нее все плохо, – сказал Руперт. Он повернулся к немке с косой вокруг головы, сидящей от него справа.
– Наверное, Вы живете очень одиноко, работая с лошадьми, – обратилась она к нему.
– Наоборот, – ответил Руперт, – слишком много народа.
Каким идиотом надо было быть, чтобы взять и нагадить у собственного порога. Теперь придется уволить Подж, а Арчи и другие лошади так привыкли к ней, что теперь будут выбиты из колеи по крайней мере до середины сезона. Конюха найти, конечно, несложно, но такого как Подж – практически невозможно. И опять же, какого черта он связался с Хилари? Теперь она вызывала в нем только отвращение. За кофе утомительно тянулось время; Хилари настойчиво твердила, что она ненавидит разбивать окружение.
Руперт становился все более беспокойным по мере того, как свет стал угасать на лоснящихся ненарисованных лицах. Женщина, сидевшая справа от Руперта, вышла в туалет. Криспин ушел из комнаты, чтобы приготовить еще одну порцию кофе, вне сомнения без кофеина. Мрачные картины Хилари смотрели со стен. Хилари не могла больше выдержать.
– Хелина узнала о нас?
Глаза Руперта сузились. – О ком?
– О нас, о тебе и обо мне, конечно.
Руперт рассмеялся. – Нет, она узнала о ком-то еще.
– Я не поняла.
– Хелина узнала, что я трахал одну особу.
– Давно?
– Нет, десять дней назад.
Хилари задохнулась. – Ты – ублюдок, отвратительный ублюдок, – прошипела она. – Ты нарочно так говоришь, чтобы порвать со мной. Я не верю тебе.
– О чем это вы секретничаете вдвоем? – Возле них появился Криспин. – Извини, дорогая, что я так долго задержался, пришлось переодеть Германа. Еще кофе, Руперт?
Руперт посмотрел на руки Криспина. Он мог держать пари, что тот их не моет. – Нет, спасибо. – Он встал. – Я должен идти. Прекрасный вечер, но сегодня я встал в 4 часа утра, и потом я не люблю надолго оставлять Хелину одну.
– Раньше он никогда не беспокоился, – подумала Хилари в бешенстве.
– Почему бы тебе не позвонить? Она, наверное, крепко спит. Жаль разбивать компанию.
Чью компанию? – сказал Руперт так, чтобы только она могла услышать его. – Наша личная компания уже закончилась, моя дорогая.
– Что случилось с твоим Поршем? – спросил Криспин, наблюдая, как Руперт устраивает свои длинные ноги в Мини Хелины.
– Хелина попала в аварию вчера. – Он отъехал.
Он был дома без четверти двенадцать. У Ортруды свет не горел, не светилось и у Подж в ее мансарде над конюшней. Наверное, все домочадцы знают, что он ушел после шумной ссоры с Хелиной. Он направился к конюшням. Было все еще невыносимо жарко. Полная луна блистала в окружении мириада звезд. Лошади беспрестанно двигались. Арктурус подошел к полуоткрытой двери. Руперт дал ему морковку, которую он прихватил у Хилари из тарелки с необработанными овощами.
– Хотелось бы мне быть таким жеребцом, как ты, – сказал он.
Арчи выкатил глаза и слегка укусил Руперта, а тот легонько ударил его по носу.
– Однажды, когда ты станешь известным, ты сможешь покрыть любую кобылу, какую пожелаешь, – сказал он коню. – Почему я не могу?
Руперт знал, что Подж будет ждать его, но он пошел прямо в дом. Он не любил спать в комнате для гостей. Она считалась убежищем изгнанника, а сегодня он был не настолько пьян, чтобы не чувствовать этого.
После того, как она наконец уложила Маркуса, Хелина приняла ванну, промыла глаза, помыла голову и одела ночную рубашку от Дженет Речер из черного шелка, которую подарил ей на Рождество Руперт и которую она еще ни разу не одевала, потому что она почти не прикрывала грудь. Теперь потушив свет, она лежала в кровати и мерцание луны струилось в окно. Когда Руперт на цыпочках проходил мимо двери, она окликнула его. Он зашел осторожно, ожидая услышать новый поток брани; его волосы отливали серебром, как его щетки для волос.
