Вода шла из кранов парящим, зеленым, прерывистым водопадом, а ванна была такой глубокой, что мне показалось, будто я погружаюсь в плавательный бассейн. Будучи на солнце, я мечтала о холодном душе, но и горячая вода была очень даже ничего. В конце концов, вода в ванне по определению должна быть горячей. Я закрыла глаза, так что солнечный свет, падающий из расположенных под потолком окон, стал теплым и розовым. Я чувствовала, как вода ласкает колени, бедра, живот, грудь, ключицу, и вскоре только ощущение чугунной стенки ванны у затылка удерживало меня в реальности, тогда как все остальное – руки, ноги, тело – невесомо плавало на поверхности.
Капли горячей воды холодили мою кожу, как отборные жемчужины, когда я легла на кровать. Меня клонило в сон, потому что воздух по-прежнему оставался теплым и неподвижным. Меня окутала дремота, как раньше вода, но где-то на краю сознания я слышала детский плач – плач маленького ребенка, а не грудного младенца. Во всех наших квартирах за стеной всегда жил младенец, но сейчас я была не в квартире и это был не новорожденный. Это был всего лишь маленький ребенок, но достаточно взрослый, чтобы плакать из-за чего-то серьезного, и он все плакал и плакал, пока я погружалась в забытье. И даже во сне мне снился его плач.
А потом внезапно я поняла, как это иногда случается во сне, поняла с невероятной ясностью, что больше не слышу плача и что со мной остался только мой кошмар. Это был старый кошмар, который принес с собой плач откуда-то издалека. «Из глубины веков», – сонно подсказало мне спящее сознание, у него всегда были наготове нужные слова, когда мои казались ему неподходящими. Он пришел из глубины веков, но оказался здесь, рядом со мной.
Крысы доберутся до тебя, Стивен, если ты и дальше будешь орать во всю глотку, так сказала мне матушка Малъпас. Она говорит, что крысы очень любят есть грязных маленьких мальчиков, которые пачкают свои штанишки. Она взяла мои штанишки и мои ботиночки, а меня посадила сюда. Здесь холодно, а она затворила дверь.
Она хочет, чтобы крысы добрались до меня. Я не хотел, правда, простите меня. Щеколда закрылась, и она заснула. Она ужасно разозлится, если я разбужу ее. Поэтому я пытаюсь ждать.
У меня болят уши – она снова надрала их. Она говорит, что я грязный маленький мальчик, но она будет пороть меня до тех пор, пока я не исправлюсь и не стану хорошим. И еще я не должен ничего рассказывать ни доктору, ни викарию, иначе они узнают о том, что я плохой. И тогда меня отдадут в приходской детский дом, где грязные маленькие мальчики как раз и получают то, чего заслуживают.
Я слушаю темноту, но по-прежнему ничего не вижу. Услышу ли я крыс до того, как они примутся за меня? Если я совсем перестану плакать? Я буду сидеть очень тихо. И тогда я, может быть, услышу их раньше, чем они доберутся до меня.
Уот Бейли говорит, что у крыс есть тайные пути, по которым ведьмы отправляют призраков творить колдовство над людьми. Они делают так, что дети теряются, насылают заклятия, несущие болезни, эпидемии и прочие напасти. Он говорит, что когда ведьму сжигают на костре, она кричит, но ее слуги-призраки ничем не могут ей помочь. Уот Бейли говорит, что матушка Мальпас – ведьма.
Здесь холодно. И мне тоже холодно, я замерзаю. Здесь пахнет, как в погребе, и холодные штуки растут и увеличиваются, гниют, но растут и увеличиваются. Я не должен спать, иначе могут прийти крысы, а я их не услышу. Они съедят меня целиком, объедят мясо с моих косточек, съедят мой живот и горло, отгрызут мои уши и выпьют глаза, а я их не услышу. Я вообще ничего не услышу и не увижу, просто проснусь в аду.
Я не должен спать. Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы я не заснул!
Мне ни в коем случае не хотелось бы утверждать, будто разрыв помолвки с миссис Гриншоу разбил мое сердце, но, вернувшись в Саффолк, я вновь оказался поставлен в условия, когда мысли мои в первую очередь занимали матримониальные планы. С каждым днем темнело все раньше, а вслед за сумерками подкрадывалась настоящая ночь.
Прошло примерно две недели после Питерлоо,[4] прежде чем мы убедились в том, что Том вне опасности. Я счел, что наступил подходящий момент для того, чтобы преодолеть природную скромность и предложить свою руку и свои земли миссис Гриншоу. В словах, с которыми она, запинаясь и покраснев до корней волос, обратилась ко мне, попросив не говорить более на эту тему, я не увидел ни кокетства, ни намеренной жестокости. Сердце мое разрывалось от жалости к ней, и я выразил ей свое искреннее сожаление, поскольку мы оба оказались жертвами несбывшихся надежд. Мы стояли у окна маленькой столовой и с деланным вниманием рассматривали сливовые деревья в саду ее отца, ветви которых сгибались под тяжестью плодов, и извергавшие клубы дыма печные трубы позади них.
– Я… прошу вас простить меня, майор, – промолвила она. – Понимаете… я не думала, когда приходской священник из Керси написал папе… И вы так хорошо отнеслись к Тому… заботились о нем. Но, видите ли, ваша… война… И я чувствую, что не имею права просить вас терпеть озорство и непослушание Тома.
– Пожалуйста, миссис Гриншоу, умоляю вас не чувствовать себя обязанной объяснять мне что-либо. Пожалуй, я даже лучше вас понимаю, что являюсь неподходящим претендентом на вашу руку. Если вы твердо решили, что мы не подходим друг другу, то не о чем более говорить. Вы сами скажете отцу об этом или предпочтете, во избежание недоразумений, чтобы это сделал я?
Поскольку мое отсутствие в Керси пришлось на самый разгар лета, по возвращении туда я обнаружил, что моего внимания требуют столько неотложных дел, что было просто некогда предаваться тоске и меланхолии. Впрочем, я счел своим долгом направить миссис Дурвард, как того требовали правила приличия, письмо с выражениями благодарности и признательности. Так что можете представить себе мое удивление, когда почти сразу после приезда из Ланкашира я получил письмо. Воспользовавшись первым же удобным случаем, когда сильный дождь вынудил нас свернуть работы, я отправился в Холл и немедленно написал ответ.
Моя дорогая мисс Дурвард!
Ваше письмо доставило мне несказанное удовольствие, и я был очень рад узнать, что здоровье мастера Тома продолжает улучшаться. Умоляю вас передать ему, что движение походным порядком является наилучшим занятием для 1-го батальона Именинного полка, пусть даже фигурки солдат изготовлены таким неумелым подмастерьем, как я. А военные маневры на покрывале кровати наилучшим образом смогут поддержать их физическую форму по сравнению с дальнейшей пересылкой по почте.
