Лика потрясенно молчала. Она даже не предполагала, что все, что Дорминда рассказывала про изгоев, может иметь к ней отношение. Наконец она заговорила, но спросила совсем не то, что ожидала Дорминда.
— А чем Таш отличается от других изгоев? Ты сказала, что он особенный.
Дорминда вздохнула.
— Он страшный человек, доченька! Все про то знают. У них целая банда изгоев, и они много чем заправляют здесь, в Олгене. А он там не последний человек.
— Дорминда, это не правда, я не верю!
— Уж поверь! Ты помнишь Какона?
— Какого? У которого Таш меня купил?
— Да, его. Ты знаешь, что с ним случилось?
Лика пожала плечами.
— Таш сказал, что он умер. Но, ты знаешь, после всего, что он со мной сделал, мне как-то все равно, как именно это произошло!
— А зря. Могла бы и поинтересоваться. Ему в тот же день свернули шею.
— Ну и что! Мало ли кто мог это сделать. Не обязательно же Таш!
— Вот глупая! Да об этом всем давно известно! Наши местные это сами видели.
— Что, видели, как убивал?
— Да. Этот Какон не из наших был, так, приезжий какой-то. Они после торговли с рынка уходить не стали, прямо там шатры поставили, чтобы заночевать. Кое-кто из наших с ними вместе там пил. А после обеда к ним пожаловал Таш. Отозвал Какона в сторонку, о чем-то с ним поговорил, а потом раз — и свернул ему шею. Тот даже не пикнул.
— О, богиня! А те, кто там был? Они не погнались за ним?
— Погнались? Ты что, смеешься? Да они все обделались от страха! Твой Таш ведь не из тех, кто убегает. Он подошел к ним, спросил, не хочет ли ему кто отомстить за Какона, желающих не нашлось, и он ушел.
— А потом пришел домой и всю ночь просидел у моей кровати. — С некоторым вызовом напомнила Лика. Потом немного подумала, и добавила: — Нет, Дорминда, ты как хочешь, а я не могу его осуждать. Раз он этого поганца Какона убил, значит, ему это было нужно. А вот ты скажи мне, только честно, кто еще отнесся бы ко мне так, как он? Когда я была у Какона, я готова была пойти на что угодно, даже на смерть, лишь бы получить свободу. А рядом с Ташем я даже рабыней себя не чувствую! Он относится ко мне как… как… как к сестре, вот!
— Как к сестре, говоришь? — С непонятным выражением переспросила Дорминда. — Ну, что ж, тогда одевайся, я покажу тебе, какая жизнь тебя ждет рядом с таким… братом. В храме вчера как раз объявляли, что сегодня будут клеймить. Вот и посмотришь.
Бросив на плите наполовину приготовленный обед, они торопливо оделись, причем Дорминда все время подгоняла Лику, и поспешили на храмовую площадь. Действо еще не началось, но народу столпилось уже немало. Несколько небольших групп, в которых преобладали плачущие женщины, держались ближе к помосту.
— Родственники! — Неодобрительно поджала губы Дорминда. — Попрощаться пришли! Можно подумать, после суда не напрощались!
— Попрощаться? — Машинально переспросила Лика, наблюдая за выплескивающимся из глаз родственников горем. — Разве кого-то будут казнить?
— Ну, что ты, глупая, казнь — дело серьезное! Нет, этих только заклеймят, но они для всех все равно, что умрут.
— Почему?
— Потому что это грех, общаться с клеймеными!
Глаза у Лики чуть не выпрыгнули из орбит.
— Но ведь ты же общаешься с Ташем! Даже работаешь на него! Значит, ты тоже грешишь!
Дорминда нехотя повернулась к ней.
— Ты знаешь грех, худший, чем неблагодарность?
Не понимая, что она от нее хочет, Лика неуверенно покачала головой.
— Нет.
— Вот и я не знаю. Когда Таш купил в Закорючке дом, многие не хотели, чтобы среди нас жил изгой, все грозились поджечь. Тогда он пообещал, что нас никто не будет трогать. И, правда, за все время нас ограбили всего один раз, да и те не местные. На следующий день этих воров нашли мертвыми прямо у ворот дома, который они ограбили. Они лежали там вместе с награбленным. На другой день после этого я пришла к Ташу и предложила помощь по хозяйству, потому что в ограбленном доме жила моя дочь. Да, я грешу, когда общаюсь с ним, но согрешила бы еще больше, если бы не попыталась отблагодарить. Теперь понимаешь?
— Теперь понимаю.
— Ничего ты не понимаешь, глупая! Изгой может заставить согрешить, даже если сделает тебе добро! От них вообще лучше держаться подальше!
В этот момент два монаха у дверей храма затрубили в длинные трубы, и из боковых ворот вышла целая процессия. Небольшую цепочку прикованных друг к другу одной длинной цепью преступников сопровождала охрана, одетый в красное палач и жрец в черных просторных одеяниях.
Толпа зашумела, задвигалась и приготовилась к зрелищу. Скованных цепью будущих изгоев заставили подняться на небольшое возвышение, где храмовые служки уже развели костерок в большой железной чашке. Жрец торжественно прочитал над огнем молитву, и действие началось. Достав из папки первую бумагу, он назвал имя и навстречу ему вышел один преступников. Жрец громко зачитал, в чем заключалось его вина (украл курицу), взял поднесенную служкой печать и шлепнул ему на внутреннюю сторону предплечья, посередине между локтем и запястьем. Охранники сняли с него цепи и отпустили.
— И все? — Почему-то шепотом спросила Лика. — Теперь он — изгой? Всего лишь за курицу?
— Да нет же, глупая! — Зашипела на нее Дорминда. — Это временное клеймо за мелкое преступление!
— А он тоже умрет для своих родственников?
— Да всего лишь на год! Он отработает свою вину в храме! Смотри дальше!
Дальше было еще несколько временных клейм за мелкие проступки. А потом голос жреца изменился, и толпа снова зашевелилась в предвкушении. Прозвучало женское имя, и вперед вытолкнули совсем молоденькую девчонку с ребенком на руках. Ее грех жрец зачитывал чуть ли не завывая, а она стояла перед ним, не поднимая глаз. Наконец, палач взял длинную, докрасна раскаленную с одного конца железяку, схватил за руку преступницу и прелюбодейку и прижег ей то же место, что и у остальных. Она не закричала, только закусила губу. Жрец посыпал ее клеймо розовым порошком и приказал развернуть ребенка. Она послушно выпростала из пеленки ручку младенца, к которой палач тоже прикоснулся раскаленным железом. Ребенок закричал так, что Лике стало плохо. Она едва не упала, не поддержи ее довольная произведенным эффектом Дорминда. Хотя сердце от плача ребенка сжималось и у нее.
— Хорошо, что у нее девочка! — Решив утешить свою подопечную, сказала она. — Хоть дадут вырасти. Правда, потом все равно…
— А если бы мальчик? — Как сквозь пелену спросила Лика, подумав о своем хозяине.
— Мальчикам тяжело приходится. — Не пожелала вдаваться в подробности Дорминда. — Из них мало кто выживает.
