Платье длинное, но почему-то всё изодранное: карманы тоже дырявые, камни оттуда вываливаются и до крови ранят ступни. Я морщусь от боли и внезапно понимаю, что иду не по улице, а продираюсь сквозь свой текст — тягучий, темный и душный, а булыжники — это слова. Я поднимаю их с мостовой, пытаюсь засунуть обратно, но они опять выпадают — больно, больно, больно. А потом я вдруг слышу насмешливый голос Майера — в текстах должны быть легкость и свет, и воздух, а у тебя ничего этого нет.
Я даже не злюсь, а просто останавливаюсь и спрашиваю, всматриваясь в туман, — а где же мне всё это найти? А он отвечает — когда-то выбор сделали за нас, но теперь мы выросли и сами можем сделать выбор, и научиться тому, чему нас не научили. Мы сами должны создать свой свет, а не искать чужой, но только у тебя ничего не получится.
«Глупая, глупая девочка, — после этих слов голос Майера становится тихим и пугающим. — Хотя ты и так наверняка знаешь, кто ты. Впрочем, это не важно… Подумай. Вспомни-ка свое далекое детство. Вспомни-ка…Наконец, вспомни».
Я вздрагиваю и просыпаюсь от бешеного сердцебиения. Чашка с остывшим чаем стоит на полу рядом с креслом.
Я снова закрываю глаза, дышу медленно и глубоко. А затем поднимаюсь, отношу чашку на кухню, включаю ноутбук и начинаю печатать: «УРОК № 1: РАВНОДУШИЕ».
В субботу и воскресенье я совсем не отдыхаю — пишу новую книгу для Марка. Спину ломит, глаза слезятся, голова идёт кругом, а меня волнует другое: важно не только завершить повесть, но и отдать её в подходящий момент.
Это как вброс соли при работе с акварелью. Самые большие и фактурные разводы получаются от крупнозернистой соли, но для необходимого эффекта нужно угадать момент вброса. Обычно этот момент наступает ближе к высыханию заливки, когда бумага уже не блестит от воды, но поверхность ещё влажная.
Так что пусть Майер хоть немного обо мне забудет, а я пока пообщаюсь с Уваровой.
Конечно, после того странного разговора совсем не хочется с ней общаться, но придётся.
В понедельник, в обед, я бегу в эко-маркет и покупаю коробочку полезных сладостей. Я читала в блоге Уваровой, что раньше у нее был лишний вес, и теперь она постоянно сидит на диете.
После возвращения в офис я жду, когда Бершауэр уедет, и лишь потом поднимаюсь наверх. Стучу в дверь и заглядываю в кабинет Влада. Альфия, в бежевом твидовом костюме с контрастной отделкой, сидит за столом и рассматривает какие-то макеты.
— Извините… можно?
— София? Что-то случилось? — она заметно удивлена.
— Нет-нет, всё хорошо. Я просто слышала, что вы едете в командировку. Хотела пожелать удачной поездки… и еще раз поблагодарить за шоколад. Вот.
Я подхожу к столу и кладу на него коробочку со сладостями, замечая, что Альфия и сегодня пахнет фиалками.
Стол Уваровой, как и декоративные панели на стенах, — оливкового цвета, а стены, диван, кресла и стеллаж — разных оттенков слоновой кости. Не очень практично, зато красиво — прямо картинка из модного журнала.
— Ой, Сонюшка, спасибо огромное! Так приятно! — Аля взмахивает руками и ласково мне улыбается. — Ты не поверишь, но я как раз сижу и мечтаю о вкусняшках. Люблю сладости до безумия. Кстати, а как ты узнала, что я ем только полезные сладости?
— Прочла в вашем блоге.
— Ах, точно! — Альфия смеется так, словно забыла, что рассказывает о своей жизни десяткам тысяч подписчиков. — А ты любишь такое? — она быстро распечатывает коробку, берет двумя пальцами конфету, с придыханием отправляет её в рот, а потом облизывает пальцы, размазывая по ним нежно-розовую помаду.
Как же так? Даже руки не помыла.
— Ммм… вкуснятина! Угощайся, София!
— Нет, спасибо.
— Ну и зря, — Альфия достаёт из коробки вторую конфету. — Точно не будешь?
София, действуй уже! Ведь это — твой единственный шанс.
— Нет, но я… извините… хотела у вас спросить…
Как же хочется убежать! Раньше я никогда так не поступала. Если что-то и дарила, то всегда от души, а не с целью что-то выведать. И сейчас я себя ненавижу, но другого выхода нет.
— Угу, конечно, спрашивай, — кажется, что Уварова полностью поглощена конфетами.
— Богдан… Савицкий. Вы, случайно, не знаете, когда он в следующий раз сюда приедет?
Альфия на секунду замирает, даже перестаёт жевать, а потом пристально смотрит на меня и снова улыбается — правда, уже иначе — как-то хитро.
Я чувствую, что лицо начинает гореть.
— Случайно знаю. Сказал — ровно через две недели.
— А-а-а… спасибо.
— Да не за что! Как, кстати, твоё здоровье? Всё нормально?
— Да, хорошо. Я…. э-э… наверное, пойду. До свидания.
— Заходи почаще, не стесняйся.
Я киваю, выхожу в коридор и медленно спускаюсь по лестнице. Состояние ужасное. Еще и кажется, что все на меня смотрят.
Но ничего, зато я узнала главное. Десять дней.
У меня всего десять дней, чтобы дописать повесть и отдать её Марку.
— Эй! София!
К сожалению, спокойно вернуться на рабочее место не получается: не успеваю спуститься вниз, как меня окликают. Поворачиваюсь и вижу «кукольную» блондинку, с которой не так давно сталкивалась в холле.
И как это понимать?
— Ты ведь София? — блондинка приветливо улыбается.
Сегодня на ней белоснежные брюки и черная блузка. Волосы собраны в хвост, в ушах — серьги-пусеты в форме розочек. И пахнет она розами, но не свежими, а как будто гниющими. Кукольное лицо и запах гниющих лепестков роз — что может быть ужаснее? Однако я выдавливаю ответную улыбку.
— Да.
— А я — Милана. Тоже теперь тут работаю, в редакции Борисовой.
— А-а-а… Хорошо. Поздравляю.
— Представляешь, моя фамилия — Ромашова. А твоя, я узнала, — Романова. Всего в одну букву разница! Правда, замечательно?
Ничего замечательного я в этом не вижу. И не понимаю, что этой блондинке от меня нужно, но продолжаю улыбаться как идиотка.
— Думаю, мы с тобой подружимся!
К сожалению, с предложением дружбы Милана опоздала — лет на десять-пятнадцать. Почему-то девочки никогда не хотели со мной дружить, и я очень от этого страдала. До тех пор, пока не привыкла быть сама по себе.
— Кстати, можем прямо сегодня куда-нибудь сходить после работы. Я узнала, что недалеко есть отличная кофейня. Хочешь, угощу тебя ванильным латте с круассаном? Заодно и поболтаем.
Я не люблю пустых разговоров, они меня утомляют, наводят скуку. И это не изысканная скука, как в дворянских салонах позапрошлого века, а скука мутная — всё равно как смотреть на солнце через лужу.
А еще я не люблю латте. И никогда не ем в общественных местах. Три веские причины, чтобы отказать Милане. Но есть и четвертая, которую я даже самой себе объяснить не могу: рядом с этой девушкой мне почему-то не по себе, и это не обычный страх общения с незнакомыми людьми, а что-то более пугающее.
Как и в нашу первую встречу, между лопаток пробегает неприятный холодок.
— Извини, сегодня я занята.
— А завтра? Или, может, на выходных?
— Вряд ли. Пока нет Лизы, моей начальницы, очень много работы. Я даже дома работаю, а потом уже сил ни на что не остаётся.
— Ну да. Силы, конечно, надо беречь, — мне вдруг кажется, что на секунду во взгляде Миланы мелькает злость. — Береги себя, София. Как-нибудь потом поболтаем.
Я киваю и выдыхаю с облегчением, когда она уходит. Затем возвращаюсь на своё место и включаю компьютер.
У меня слишком мало времени. Сейчас надо выбросить из головы все глупости. Прислушаться к себе и сосредоточиться на том, что действительно важно.
…Вторник. Вечер. Завершаю финальную главу.
Девять дней я провела почти без отдыха и сна, питаясь только яичницей и тостами. Чтобы не свалиться от усталости, приходилось пить много кофе и часто умываться ледяной водой.
От дикого напряжения и усталости перед глазами всё плывет. Лицо стало измученным и бледным, я пугаюсь даже своего отражения в мониторе.
Но есть и хорошее: в этом состоянии многие страхи притупились. Сейчас мне кажется, что я больше не боюсь Майера. Хочется уже поскорее отдать ему рукопись и покончить со всем этим.
