И замираю, когда она касается языком моих губ. Уверенно кладёт руку на шею, вынуждая меня податься вперёд. Я ловлю губами её язык и слегка потянув на себя, отпускаю и пытаюсь перехватываю инициативу, но она не позволяет. Отклоняется, заставляя меня ждать. А потом касается снова. Губами. Не целует. Просто дышит.
И меня простреливает от этого дыхания. Неровного. Частого. Взволнованного настолько, что, чёрт возьми, ломит в паху. Там, где давно осталась одна физиология. Где просто встаёт по команде «секс». Где восемнадцать пар горячих бёдер не вызвали даже слабого шевеления, сейчас вдруг всё заскулило, заныло и потянулось к ней.
А она как назло прижимается плотнее. И заставляет меня изнемогать в ожидании этого поцелуя, ведёт языком по приоткрытым губам. Нежно касается верхней губы, потом нижней.
«Или сюда!» – не хочу я форсировать, но всё же это словно брать крепость.
Подхватив рукой за шею, я осторожно обхватываю её губы своими. Соскальзываю с них и тут же прижимаюсь опять. Раз за разом всё напористее и плотнее. Словно проверяя оборону противника. Замираю перед решающим наступлением. И мощным рывком беру в плен её притягательные губы, инстинктивно смыкающиеся под напором мужской силы.
Дерзко прорываюсь сквозь стыдливо стиснутый рот. Преодолевая сопротивление кулачков, отчаянно упёршихся мне в грудь, прижимаю её к себе ещё сильнее. Проникаю сквозь два ряда сдавшихся на милость победителя сомкнутых зубов и, упиваясь её вкусом, беру в плен нежный язычок, сперва испуганно и застенчиво, а потом покорно и благодарно отвечающий на мои ласки.
О, как же я жаждал с ним встречи! И как же жаль её отпускать!
Как же она хороша! До подкатывающего к горлу счастья. До желания, чтобы это продлилось вечно. Чтобы вечно она вот так прижималась, тяжело дыша и боясь шелохнуться.
Но как же быстро заканчивается всё хорошее. Она вдруг наклоняется к моему уху.
– Как зовут твоего брата?
«Ева?!» – словно простреливает меня навылет.
– Эван, – выдыхаю я, порывисто прижимая её к себе, изнемогая от её близости, теперь осознанной.
– И на сколько он тебя старше? – застаёт меня врасплох её вопрос. Я даже разжимаю руки, не зная, что ответить.
– На… тринадцать минут, – и замираю, не зная, чего ждать.
– Скажи ему, что он целуется лучше, – соскальзывает она с моих колен.
И пока я срываю с лица чёртову повязку, сбегает. А пока глаза привыкают к свету, её уже и след простыл.
– Адам, кто поедет завтра с тобой на свидание? – выводит меня из ступора чей-то звонкий фальшивый голосок.
– Та, что принесла вот это, – достаю из скомканного шарфа деревянную шпажку, встаю, кладу на стол, но так и не могу отвести взгляд от двери, за которой исчезла тень той, что не похожа ни на одну другую.
«Ева», – гляжу я ей вслед, стараясь не расплескать, не растерять, запомнить, сберечь те ощущения, что она оставила.
«Скажи, что он целуется лучше», – саднит в груди, заставляя страдать.
Глава 13. Ева
– Эван! Он Эван! – размахиваю я руками в немом диалоге сама с собой, пока хромаю до своей комнаты.
Просто классика! Прямо как в мультике, что постоянно смотрит Додик. Где две хитрые черепахи обманули самонадеянного зайца. Как бы тот быстро ни бегал, черепаха всегда оказывалась первой на финише. Потому что их было две.
А я-то гадала, почему Адам всё время такой разный. Оказывается, все настолько просто: их тоже двое.
«Просто их двое», – снимаю я пижаму, что позаимствовала у соседки.
Мои мокрые одёжки после прогулки к морю, наверно, так и валяются где-то в лазарете. И я остервенением скидываю чужие тряпки, ещё хранящие запах его тела, наплевав на камеры. Пусть смотрит! Пусть оба пялятся сколько угодно!
«Козлы!» – натягиваю на себя обратно больничное.
Ставлю одолженные духи, что так и лежат на моей кровати, обратно на тумбочку другой соседке.
Я так торопилась, когда переодевалась, что даже не вернула. А ведь просто хотела его снова поцеловать. И чтобы он меня не узнал. Затем и затеяла этот срочный маскарад. А вместо этого узнала, что это был даже не он.
Но злюсь я больше почему-то именно на него. На того, который прокололся. На того, кто нёс меня с моря на руках. А это был точно Адам.
Чувство «дома». Я так остро его ощутила, когда он снова нёс меня на балкон, потому что никто и никогда, кроме отца, не держал меня на руках. А Адам уже дважды. И я узнала его руки, его запах, его тепло.
Как же невыносимо хочется плакать. От обиды, что они играли мной, как котята клубком. От злости, как красиво, непринуждённо он влюбляет в себя каждую. Каждой даёт поверить в свою исключительность для него. И от тоски, ноющей тоски, что я в свою исключительность тоже поверила. И теперь невыносимо скучаю по нему.
«По его губам. Будь они неладны!» – хлопаю я дверью ванной и сажусь прямо на пол. Злюсь, но скучаю. Разобраться бы ещё только по кому из них.
И кто из них, интересно, насиловал Лорен? Ведь она и слова не сказала, что их было двое. Значит, с ней постоянно был один. Мне хватило двух дней разобраться. Особенно после упоминания о брате. А ей не хватило двух месяцев? Сомневаюсь. Значит, с ней рядом всегда был один. Но который?
И мне их поделить пока сложно. Если бы не запах мяты. Если бы второй не был пьян. Если бы его губы не хранили след всех тех девушек, что он целовал до меня. Если бы я не чувствовала плотность в его штанах, что невыносимо волновала и пугала меня одновременно. Даже тогда я не сказала бы правду: я пока не решила кто из них целуется лучше.
Они как лёд и пламень, но обжигают оба. Один вседозволенностью, надменностью и холодом. А второй бесстыдством, доступностью и знойной чувственностью.
– Эван! – качаю я головой. Значит чёртова павлина зовут Эван? А вдруг я действительно понравилась ему?
Как же это неприятно, когда тебя дурят. Хотя, о чём я? Ведь это шоу. Здесь все носят маски. Все стараются казаться иными, чем они есть. В том числе и я.
– Ева, ты там? – стучат мне в ванную вернувшиеся девчонки.
– Я там, – нехотя встаю я. И мне даже поделиться своим открытием не с кем.
Хоть всем расскажи, что парней двое, меня скорее сочтут сумасшедшей, чем поверят. Ещё и посмеются.
– А я завтра еду с Адамом на свидание, – усаживается на кровать довольная Кейт.
– Поздравляю, – натянуто улыбаюсь я.
– Но мне кажется, если бы ты оставила какую-нибудь свою вещь, он бы выбрал тебя. Он так долго смотрел тебе в след. А ты чего сбежала?
– Не знаю. Как-то это, – залезаю я на свою кровать, вытянув перебинтованную ногу, – не для меня. Такие групповые забавы.
– Ой, ты у нас скромница что ли? – хмыкает Кейт. – Так это же шоу. Здесь иначе нельзя.
– Нет, он бы её не выбрал, Кейт. Ну как бы она поехала? – показывает девушка, что зовут Миранда, на мои бинты.
– Точно! Как же я забыла, – подскакивает Кейт удивлённо, не глядя на меня. – Ой, девочки! Так у Адама же тоже порезана рука. А как же поедет он?
– Ничего. Ты будешь плескаться в лагуне, а он смотреть за тобой с шезлонга на берегу, – смеётся соседка Миранды, Софи.
– Только не утони там ненароком Кейт. А то ему ещё тебя придётся спасать. Мало нам бедняжки Евы. Чуть не погибшей от игл злого ежа.
– И переживающей за больного братика.
Ржут они обе, переглядываясь.
– Как вы? Откуда? – кручусь я головой. – Кто вам сказал про моего брата?
– Анита, – поправляет подушки на своей кровати Миранда. – Говорит, ты жаловалась ей на берегу.
– Я? Жаловалась? На берегу?!
– Ну или где вы там с ней секретничали? – неожиданно кидает она одну из подушек в Кейт.
И пока они там развязывают битву, заглядываю под свою кровать.
Ведь я-то точно знаю где: нигде. И шоу в эфире Анита видеть не могла, если там показали, как я пишу записку. И Адам (любой из них) ей вряд ли бы это рассказал.
«Но, кажется, понимаю, откуда она узнала», – выдвигаю я из-под кровати чемодан.
