Я визжу, барахтаюсь, пытаясь выбраться, но подушек много, они меня на дно тянут!
Воздуха не хватает, в глазах темнеет… И тут меня спасают.
Жестко прихватывают за руку, дергают вверх. Это так быстро происходит, так неожиданно, что я не могу затормозить и впечатываюсь в мощную, словно каменную, грудь. Успеваю лишь вторую руку вытянуть перед собой, чтоб лицом не удариться.
Ее тут же перехватывают тоже, и вот я уже беспомощно барахтаюсь в жестких объятиях:
— Пустите, пустите меня! Я же говорю, это все — ошибка! Я не согласна, слышите? Не согласна! Я говорила, говорила!
Я еще что-то бормочу, отчаянно дергаясь в грубых руках, но неожиданно зверь обрывает поток моих возмущений хриплым рыком:
— Замолчи!
Его голос настолько низкий и подавляющий, что я слушаюсь и замолкаю.
Поднимаю взгляд по широченной груди, обрисованной традиционной рубахой, выше — к мощной шее, которую не всякий взрослый мужчина обхватит, выше — к лицу с грубыми чертами, заросшему жесткой щетиной — уже практически бородой. Глаза, темные и жестокие. Смотрят на меня яростно и мрачно, брови черные нахмурены. Ему не нравится то, что происходит. Мне тоже не нравится, представь себе!
Ноздри крупного носа подрагивают по-звериному… Он меня нюхает? Как… животное?
Ужас опять застилает разум, и я снова бессмысленно дергаюсь в железных лапах.
— Успокойся, сладкая, — рычит он, поудобней перехватывая мои запястья одной своей ладонью и придерживая за подбородок пальцами другой, чтоб не смела отвести взгляд, — тебе тут ничего не угрожает.
— Вы мне угрожаете, — шепчу я, завороженно глядя в его глаза. Хищник. Змей проклятый. Заворожил меня совсем…
— Я не могу угрожать своей невесте, — отвечает он, наклоняясь ниже и шумно втягивая воздух возле моего виска.
Мурашки неконтролируемо бегут по телу, я дрожу, как лань, попавшая в лапы ирбиса…
— Я не ваша… Невеста… — все же сопротивляюсь, противоречу, уже понимая бессмысленность этого всего… Он не слышит меня. Он не отпустит.
— Моя. Невеста.
Голос его режет по живому, сердце стучит настолько больно, что, кажется, задевает легкие, потому что воздуха мне категорически не хватает.
Пытаюсь успокоиться, раздышаться, отвожу взгляд, облизываю губы… И тут же в мощной груди зарождается глухое рычание, так отчетливо напоминающее звериное…
Страшно, так страшно! Мамочка, за что ты так со мной…
— Моя. — Опять говорит зверь и прижимается губами к бешено бьющейся жилке у виска, — сладкая. Моя.
— Послушайте, послушайте… — опять пытаюсь воззвать хотя бы к зачаткам разума, с ужасом ощущая, как губы скользят ниже, по щеке, к уху, прихватывают мочку. Вот оно. Вот, то, чего он хотел от меня, то, что он получит неминуемо… Не просто же так согласился с опороченной женой… Меня трясет, колотит уже, понимаю, что дергаться бесполезно, замираю, обвиснув в жестоких руках безвольной тряпочкой, только губами еле шевелю, все еще надеясь пробиться, быть услышанной, — но ведь это же бред, понимаете? Я — гражданка другой страны, я — свободный человек, совершеннолетняя… Вы не можете меня удерживать… Вы же разумный человек, взрослый…
— Ты — Перозова, — отрезает он, и опять напоминает, рефреном вбивая мне в голову одни и те же слова, — ты — мне с пеленок обещана. Ты — моя.
— Нет! Ну это же… Варварство какое-то! Бред!
— Обычаи предков для тебя — бред? — он отрывается от моей шеи, на которой наверняка, после его грубых прикосновений останутся следы, хищно улыбается, разглядывая мое испуганное лицо, — да ты — непослушная женщина. Долг каждого мужчины — учить свою непослушную женщину…
— Я — не ваша! — зачем я это повторяю? Даже если сто раз скажу, ничего не изменится… Это уже понятно, но все же внутри что-то еще надеется на благополучный исход ужасной ситуации. Мы же разговаривали… Не так давно. Он меня вполне понимал. Почему сейчас так? Почему вообще не слышит?
— Моя. Непослушная. Дикая. Интересно тебя будет… Учить…
Он проводит большим пальцем по моим губам, глаза зверя горят бешено и жадно. Я сглатываю, и он внимательно отслеживает движения моего горла. Замираю, потому что чувствую, что по грани уже, что еще немного — и он мне в горло вцепится зубами…
— До свадьбы нельзя… — вспоминаю в последний момент нелепый аргумент.
Что нельзя? Кто ему запретит? Кто проверит?
Глава 13
Меня никогда не целовал мужчина. Даже невинным поцелуем не касался щек. И вообразить такое было глупо!
Целовать должен только муж! Несмотря на мое желание свободы от родителей, самостоятельности, независимости, в вопросе отношений я была приверженкой традиций. Мама со мной не разговаривала никогда про то, что может быть между мужчиной и женщиной в их первую ночь после свадьбы, предполагалось, что накануне самого торжественного события такой разговор уместен лишь.
И потому я совершенно не подготовлена к тому, что происходит сейчас.
Мало того, что немею от ужаса и неожиданности, так еще и буквально столбенею от непривычных ощущений.
Зверь целует меня. Это ведь поцелуй, да? Это так называется, когда грубо берут в плен губы, порабощают, неприлично и жадно прикусывают, заставляя раскрыть рот. Когда язык скользит внутрь, сводя с ума необычностью и огненностью впечатлений…
Я не понимаю, что происходит, просто на заднем фоне, словно мотылек в стекло, стучит паническая мысль о неправильности ситуации.
А еще…
А еще о том, что мне отчего-то это все знакомо…
Словно…
Словно меня целовали уже так. Целовали! Он! Это он меня целовал! В клубе! После того, как спас…
В голове ярко вспыхивают воспоминания.
Громадная тень на стене, крики и кровь тех, кто тащил нас с сестрой прочь из клуба. Дикое рычание зверя.
А затем… Руки. Тяжелые и сильные. Он легко подхватывает меня, несет, шумно втягивает ноздрями аромат моего тела, неожиданно наклоняется…
— Сладкая… — этот голос, да!
Грубый поцелуй… Я не сопротивляюсь, я в полуобморочном состоянии, вяло цепляюсь за его плечи, послушно раскрываю рот. Зверь рычит и терзает мои губы, голова кружится, и сознание окончательно покидает…
Да, именно так все и было!
И теперь все повторяется!
Впечатления накладываются одно на другое, наслаиваются, мороча, мешая прошлое с настоящим, и вот я уже, как тогда, в клубе, цепляюсь за его плечи слабыми пальцами, послушно раскрываю губы, не сопротивляясь больше, позволяя владеть собой, утягивать себя в безумный водоворот эмоций. Воздуха не хватает, в голове все кружится, в глазах темно…
Зверь рычит, обрадованный моей покорностью, руки его, огромные и жесткие, трогают везде, в самых сокровенных местах, ныряют под платье, задирая его вверх, касаются голой кожи… Я вздрагиваю, резко раскрываю глаза, и в этот момент он останавливается.
Смотрит на меня черным, ужасно пугающим взглядом, в котором нет ни капли человеческого. Только звериное там, только дикое!
Он разорвет меня сейчас! Просто на части растерзает! И я ничего сделать не смогу. И никто не спросит за меня. Никто не вспомнит про меня…
От осознания своего одиночества, беззащитности и ненужности неожиданно становится настолько горько, что слезы катятся по вискам, скатываясь и исчезая в волосах.
Я не отрываю взгляда от его черных глаз, понимая, что, скорее всего, это последнее, что я увижу в своей жизни. Он настолько груб, настолько жесток со мной, что нет никаких сомнений, дальше будет лишь хуже.
Он не пощадит.
Наиграется и разорвет.
— Чего плачешь, сладкая? — неожиданно хрипит он и вытирает слезы с моих висков, — больно сделал?
Я не могу ничего ответить. Его вопрос настолько неожиданный, что слова не приходят на ум. Больно… Он спрашивает, сделал ли мне больно… Ох…
— Я чего-то ошалел от тебя, — он не отпускает, не шевелится, дышать мне по-прежнему тяжело, но теперь я хотя бы могу сделать вздох. Зверь отслеживает опять мое дыхание, и в глазах опять появляется безумное желание. Теперь я знаю, о чем думает мужчина, когда так смотрит. Знаю, чего он хочет… Лучше бы мне не знать.
