загнавший жертву в ловушку, нависает сверху, ставит руки по обе стороны от меня, пугая до чертиков. Зрачки напротив как-то неестественно расширяются, словно парень что-то запрещенное принял. И снова этот хищный взгляд, совершенно неуместный и вынуждающий меня дрожать, как осиновый лист, не столько от холода, сколько от страха.
— Ты обещал, что…
— Что обещал? — скалится еще сильнее, зубы белые обнажает. — Чего ты боишься, Еся, что приставать начну? — наклоняется ближе к моему лицу, обдавая висок горячим дыханием.
Я ответить ничего не успеваю, да что там, даже среагировать не успеваю, когда внезапно мужские руки перемещаются на мою талию, заключают в плен и притягивают к крепкому, неестественно горячему телу.
— Что ты…— упираюсь ладонями в грудь, силясь выбраться из капкана, в который так глупо попала. Чувствую, как паника, противными скользкими щупальцами подступает к горлу, сдавливая его, оплетая вокруг, препятствуя каждому последующему вздоху.
— Ты смешная такая, маленькая, прямо, как мышка, — произносит шепотом, губами по моему виску проводит, а я напрягаюсь всем телом, после такого странного сравнения.
И сразу вспоминаю случай с телефоном. Неужели, он все-таки сумел его разблокировать? А что, если он и в переписку влез, и прочитал все, что там было?
Нет, ничего неприличного, но все же, это ведь личное.
— Не дрожи, Есь, переодевайся давай и под одеяло, я приставать к тебе не собираюсь, — все также улыбаясь, он отступает на несколько шагов, а потом добавляет: — пока, — и, подмигнув, выходит из комнаты так быстро, что я даже отреагировать на сказанное не успеваю.
Стою, все еще прижатая к шкафу и даже пошевелиться не могу. Это что вообще такое было?
Марк
Боже, дай мне сил не наброситься на эту девочку.
Умом я понимаю, что пугаю ее, что нельзя с ней так, осторожнее нужно, деликатнее, а нихрена с собой поделать не могу. Как увидел ее, промокшую, трясущимися руками вынимающую из конверта купюры, из практически пустого конверта, с оставшейся в нем, совершенно смешной суммой, озверел просто.
Гордячка мелкая, без гроша за душой, а деньги мне оставила, расплатилась, так сказать, за еду и ночлег. И откуда только взялась такая, трясется вся, дрожит от каждого моего прикосновения, вот-вот в обморок грохнется, а гордая, до ужаса гордая. Маленькая гордая мышка. И чего мне с ней делать? Как не наброситься на нее, когда так хочется касаться, когда хочется к себе прижать и не отпускать больше никогда и никуда. Впрочем, я и не отпущу больше. Впредь бдительнее буду.
И мягче надо, конечно, быть мягче, пластичнее что ли. Просто я не умею, у нас семейное это, от генов никуда не денешься.
И вот сейчас я брата как никогда понимаю, одержимость эту его больную. Я ведь, чего греха таить, недоумевал, глядя на Демьяна, на его потребность в Дарьке. Он же дурной совсем, ее оберегает, рычит чего-то на всех, волком смотрит на каждого мужика, рискнувшего просто заговорить с сестренкой. И после того, как он ее в берлогу свою утащил и окольцевал, я, стоя в сторонке, посмеивался.
Досмеялся.
Однако у брата хоть и клиника, но не психиатрическая, а у меня явно кукуха кукарекнулась. Потому что одно дело в сестру сводную втрескаться, и совсем другое в человека по ту сторону экрана. Вот только в отличии от брата своего придурочного, я от чувств своих бежать не собирался. Это он, как только понял, что вляпался туда, куда не стоило, сбежал, сверкая пятками на три долгих года, Дарю мучал, себя наказывал за чувства свои, якобы неправильные, нам всем нервы потрепал, потом вернулся, конечно. Не смог.
Притащился к своей ненаглядной. Что за загоны дебильные? Подумаешь, сестра сводная, нашел проблему. Не кровная же и ладно. У нас в семье все с придурью, и ничего, своего выбора никто не стыдился. Отец там чего-то накосячил в самом начале, правда, Демьян видимо в него.
А я — нет, я на чужих ошибках учиться умею. Вот научился, настолько, что судьба — а теперь хочешь не хочешь в нее поверишь — мне мою мышку на блюдечке преподнесла. Я идиот что ли, от такого подарка отказываться?
Я и не отказался, только как мне ей теперь объяснить, как правду рассказать, да так, чтобы поверила. Потому что я бы на ее месте не поверил. Послушать со стороны — бред какой-то.
Вздыхаю, оставляю мышку одну, и иду в кухню, потому что стоять под дверью ее спальни в крайне возбужденном состоянии — плохая идея, очень плохая.
Улыбаюсь, вспоминая взгляд испуганный, ротик полураскрытый, я свихнусь, просто свихнусь, если и дальше буду просто смотреть, и ничего не предпринимать. Она меня за этот чертов месяц почти с ума свела, а теперь, когда она в моем доме, в моих руках, я и подавно крышей поеду.
В кухне первым делом иду к чайнику. Чудо это маленькое согреть необходимо просто. По-хорошему бы затолкать ее в теплый, даже горячий душ, и самому туда вместе с ней забраться. Но так нельзя, пока нельзя, потому что маленькая трусливая мышка ко всему прочему девочка не тронутая. Хорошая девочка, которую только предстоит развратить и научить… Ох… Я научу.
Чувствую себя извращенцем полным, и при этом лыбу давлю довольную.
Завариваю полный чайник чая. Из холодильника достаю лимон, промываю под холодной водой и, нарезав на дольки, кладу их в кружку, засыпаю сахаром, давлю, выдавливая сок, и отправляю всю эту смесь в чайник.
К мышке возвращаюсь не меньше, чем через десять минут с горячим чаем и большой кружкой. Стучу в дверь, понимая, что надо, пожалуй, учиться держать себя в руках, но как только мышка открывает и предстает передо мной в Дарькином костюме, я едва ли не роняю горячий чайник на пол, вместе с собственной, отвисшей нижней челюстью. Сестренка моя не то, чтобы модница, но со вкусом у нее все в порядке было, однако мышка… Мышка в этом чертовом бежевом костюме — космос. Он словно для нее куплен был. И я практически пускаю слюни, рассматривая Есю, и каждый изгиб ее тела. Трикотажная ткань идеально обтягивает грудь, тонкую талию и округлые бедра. И зачем только прячет все это под каким-то дебильным, мешковатым свитером, нагоняющем бесконечную тоску и депрессию.
— Все в порядке? — мышка подает голос, и только тогда я понимаю, что все это время, как дебил последний, пялюсь на нее в упор.
Прочищаю горло, и мотнув головой, словно пытаясь избавиться от наваждения, просто делаю шаг внутрь, вынуждая мышку отойти в сторону. Подхожу к стоящему в углу у стены столу, ставлю чайник с кружкой на гладкую, лакированную поверхность. По-хорошему стоило захватить подставку, Дарьку бы ее отсутствие привело в ярость, а мне… мне сейчас совершенно пофиг. Потому что позади, не решаясь двинуться с места, стоит мышка, и я спиной ее взгляд на себе ощущаю.
— Вещи давай, — разворачиваюсь к ней, подхожу ближе, — я заброшу в машинку.
— Я сама, — качает головой, на меня не смотрит.
— Ну сама так сама, как машинка включается знаешь? — я идиот, конечно, она знает.
Легкий, едва заметный кивок. Наклонившись, она поднимает с пола свой огромный рюкзак. И как только умудряется его таскать? Она же кроха совсем, маленькая такая, хрупкая. И красивая, соблазнительная до ужаса, а сейчас, в полусогнутом положении, и вовсе не на шутку меня заводит. Она же не подозревает даже, как охрененно сейчас выглядит, и о том, что я, мудак такой, на попку ее красивую не стесняясь пялюсь, тоже не подозревает.
Из комнаты она выходит на меня не глядя, видно, в обществе моем ей совсем не комфортно. И я, конечно, сам в этом виноват, но у меня есть вполне весомое оправдание, я мышку свою нашел. Вот так совершенно случайно нашел.
И, конечно, я иду за ней, естественно, чтобы помочь только. Ну и может еще немного посмущать.
В ванную вхожу практически следом. Мышка усердно делает вид, что меня не замечает, складывает свои немногочисленные, промокшие пожитки в стиралку и захлопывает дверцу. А я просто наблюдаю за этой картиной и от самого себя тошно становится.
Потому что у нее, у девчонки этой, нихрена нет, кроме вот этого рюкзака сраного и нескольких купюр в мятом конверте. И вместо того, чтобы найти ее, разыскать, настоять, я, как урод последний, какое-то совершенно идиотское слово держал. Джентльмен долбанный. Нихрена не делал, днями и ночами о ней думал, и ни черта не делал. А теперь я сам себя сожрать готов за бездействие и в каком-то смысле слабость даже.
