общаться.
Но… Чем они занимаются? И где?
Сама жму отбой. Жду, что Дёма перезвонит.
Но он не перезванивает, а меня все глубже засасывают тоска и одиночество.
Даниэла
Неверяще смотрю на телефон, который продолжает молчать.
Демьян не звонит. Ни через десять минут. Ни через полчаса. Ни через час.
Он… Он так никогда не поступал. Раньше… Мы же знакомы не одну неделю. Валеев всегда перезванивал. Или отправлял сообщение. А сейчас ничего… Тоска и одиночество усиливаются до того предела, когда начинает болеть сердце. И не фантомно. А вполне себе по-настоящему.
Пытаюсь взглянуть на ситуацию разумно. Демьян предупредил, что будет занят. Я ему позвонила сама, услышала, что он с Германом и, не поговорив, нажала сброс.
После тех событий только глупец не поймет, что за мысли приходят мне в голову. Это так очевидно.
Но несмотря на очевидность моих мыслей, Валеев не спешит вытирать мне слезы и утешать меня.
Почему?
Ему это больше не интересно? Или они настолько заняты с Германом? Чем?
Тогда, что значило это перемирие? Попытка устроить мне эмоциональные качели?
А потом моя фантазия, подогретая рассказами сестры, бросает меня картины того, чем сейчас занимается мой мужчина со своим другом и какой-нибудь раскрепощенной красоткой. Яркие, пошлые, возбуждающие картины…
От ярости у меня темнеет в глазах. Ревность скручивает и вены, и жилы. Именно в таком состоянии убивают.
Если он… Только с кем-то… Мне сейчас изменяет… Плевать, что там у них — оргия, двойничок, тройничок… Я… Не знаю, что с ним сделаю! Он — мой!
Никогда так себя не вела. Ни с одним мужчиной. Не позволяла себе скатываться в навязчивость, прекрасно понимая, что каждому человеку нужно личное пространство. Только мне всё равно, что нужно Валееву. Меня так кроет, что я звоню ему снова. Сама. Чтобы выплеснуть на него свои подозрения, сомнения, страхи. Свою боль…
И… Ничего…
Сначала я слушаю монотонные гудки, которые всё раздаются и раздаются возле моего уха, пока я судорожно цепляюсь за телефон. Я реагирую на малейший шорох в динамике. Мне все кажется, что за ним непременно раздастся голос Демьяна. Но шорох проходит. И гудки продолжаются. А голоса Валеева я так и не слышу.
Презираю себя за слабость, но набираю снова и снова.
Пока… Нет, меня так и не удостаивают ответа. Но зато мне сообщают, что абонент недоступен. И смогу связаться с ним позже.
Вот только позже я не уверена, что нам будет для чего связываться.
Не верю, что Демьян смог со мной так поступить. И теперь уже несколько раз наслаждаюсь голосом робота, который повторяет мне одно и то же.
Наконец, прекращаю бесполезные попытки. Со всей ясностью понимаю — Дёма смог. Не знаю, по какой причине, но это воспринимается мною, как катастрофа. Настоящая такая. Глобальная. Ни секунды не верю, что что-то произошло с телефоном, что там, где он сейчас, нет связи. Я чувствую Валеева, как саму себя. Может даже сильнее. И сейчас точно знаю, он не брал трубку специально, а потом просто выключил телефон. Чтобы я ему не мешала.
Если до этого я думала, что мне больно, то что такое боль, я постигаю теперь во всех красках. Боль — это не эмоции, которые проявляет к тебе человек. Это ощущение своей ненужности для него. Оно топит, заполняет все поры моей кожи, все пустоты внутри меня. От этого ощущения хочется кричать в голос. И… У меня уже нет сил сопротивляться. Я сижу на полу на кухне в собственной квартире и вою только одно слово: "Почему?!" По щекам струятся слезы, из носа течет. Подлинное горе — оно безобразно. А в этом "почему" кроется слишком много вопросов. Вопросов, на которые нет ответов. И никогда не будет.
Наконец, у меня не остается сил. Я иду умываться. И сама себе в зеркале кажусь безобразной, недостойной любви. Но, к счастью, меня спасает апатия. Все-таки у человеческого организма много запасных механизмов, направленных на выживание.
Мне становится физически плохо — знобит, раскалывается голова. И нет сил уже переживать ни за кого. И желания тоже нет.
Пью обезболивающее, заворачиваюсь в одеяло, сверху расправляю еще плед. И радуюсь тому, что завтра не на работу. Все-таки Демьян — молодец, если уж косячить, то в выходные. Чтобы у меня был шанс хотя бы отдышаться.
Заснуть не могу. Головная боль не проходит. Доходит до того, что меня выворачивает в туалете.
За окном брезжит рассвет. Зачем-то беру в руки телефон. Но ни сообщений, ни пропущенных звонков нет. Тогда я тоже выключаю его.
И, измученная, засыпаю с первыми лучами солнца.
Просыпаюсь лишь вечером в воскресенье. Я хотела провести выходной с Демьяном. Видимо, я слишком многого хотела, и пока жизнь не готова выполнять мои желания. Тянусь к телефону, а потом отдергиваю руку. Я совершенно деморализована. И не готова ни с кем общаться. Смотрю на часы, время пять. Только по тому, что солнце светит в окно спальни, догадываюсь, что прошел целый день.
Соскребаю себя с кровати и направляюсь в ванную. Мне нужен душ. И перезагрузка. В зеркало не смотрю принципиально. После того, как я так ревела, ничего хорошего я там не увижу. Стоя под водой, чувствую, как постепенно могу дышать, а не захлебываться болью. Вспоминаю бабушку, которая всегда нам с сестрой твердила, что жизнь — это бесценный дар, а счастье — оно в нас самих, и нет смысла искать его в ком-то. Если человек счастлив сам по себе, то он дарит это счастье окружающим. Просто так. если же — нет, то никто другой не сделает его счастливым.
Заворачиваюсь в полотенце. И ловлю себя на мысли, что хочу чай. Эта мысль радует. Мелочи… Нами движут именно мелочи. Так, по шажочку мы способны выбраться из больших проблем.
Но в коридоре слышу, как поворачивается ключ в замочной скважине, и жалею, что не закрылась на верхний замок и не оставила ключ в замке.
Хотя неизвестно, кто там пришел. Это вполне может быть и Жасмин. Правда, у сестры нет причин, чтобы поднимать тревогу из-за меня. Вчера у меня все было нормально.
Хочу подойти и все же закрыть дверь, но ключи на кухне, и я просто не успею.
Между тем дверь открывается. Причем медленно, надрывая итак напряженные нервы.
И нет, это не Жасмин. Надо будет забрать у него ключи. И отдать ему его. И, наверное, нам надо расстаться… Я не тяну
