пока включу диск и принесу обед, — говорит Маркус и покидают мою спальню.
Не могу сдержать смешок. Он, наверное, единственный знакомый мне человек, который до сих пор пользуется DVD-проигрывателем. Стоит помнить о том, что он был другом отца и что он почти его ровесник. Между нами пропасть в пятнадцать лет.
* * *
Отложив тарелку, пытаюсь сосредоточиться на фильме, но меня съедает любопытство. Я держалась долго, в моей голове накопилось много вопросов. Например, отношения между Маркусом и моими родителями. Я помню, что он сказал в нашу первую встречу, и не могу стереть его слова из памяти.
Поворачиваю голову в его сторону и всматриваюсь в спокойное лицо, прислушиваясь к размеренному дыханию мужчины и к хрусту огня в камине. Маркус давно не брился, но щетина смотрится очень привлекательно, прибавляет к его мужественному образу нотку необузданности и сексуальности. Но при этом его лицо — воплощение мужской красоты. Думаю, даже Аполлон бы ему позавидовал. Взгляд сосредоточен, и невозможно угадать, о чем он думает. Острые скулы, о которые можно порезаться, напряжены. Маркус тянется за пультом и ставит кино на паузу, затем поворачивается ко мне и говорит:
— Ты хочешь что-то спросить?
Я пялилась, черт. Шея и лицо пылают в смущении. Ужасно, что мое тело всегда выдает мои эмоции. Врать я не умею, поэтому даже молчание не позволяет оградить окружающих от моих мыслей и чувств. Откашливаюсь, вкладываю все силы, чтобы не опустить глаза.
— Да, — тихо сознаюсь я.
Маркус присаживается чуть ближе, но не нарушая мое личное пространство. Я плотнее закутываюсь в плед. За окном еще светло, ветер раскачивает вершины сосен и завывает.
— Где твой сын? — выпаливаю я. — Просто ты довольно молод, чтобы иметь взрослого сына.
— Хм, ну это долгая история, — Маркус озадаченно почесывает затылок, расправляя волосы. Несколько прядей падает на скулы, прикрывая глаза. — Присаживайся ближе, молодой дед будет рассказывать тебе сложную историю жизни.
Маркус залпом осушает банку пива и кладет руку на спинку коричневого дивана из искусственной замши, я вместе с подушкой, украденной с кресла в тон, передвигаюсь к мужчине. Между нами меньше полуметра, если я наклонюсь, моя голова ляжет на его плечо. Усаживаюсь в позу йога и жду, когда Маркус начнет говорить.
— У меня был старший брат, — о боже, я сунула свой нос в чужую душу. Но он не послал меня и решил ответить. — Он сбежал, когда мне было десять, так что я ничего не знал о его жизни одиннадцать лет. В один день мне позвонил его адвокат и сказал, что произошел несчастный случай. Оказалось, что в завещании Сэм, мой брат, указал меня в качестве опекуна своего восьмилетнего сына. Я хотел отказаться, сдать парнишку в детдом. Парни в двадцать один не отличаются умом, да чего скрывать? Кое-что другое заменяет им мозг. Кайл сейчас ведет себя подобающе.
Маркус, возможно, рассчитывал, что я улыбнусь, но его шутка меркнет на фоне печальной истории, конец которой я уже знаю.
— Адвокат был хитрым сукиным сыном, — кряхтит мужчина, как старый дед, и немного наклоняется в мою сторону. — Перед подписанием бумаг он привел маленького мальчугана с заплаканным лицом и грустными сиротскими глазками. Такими большими и печальными, что я не устоял и взял парня под опеку. Кстати, ты воспользовалась тем же приемчиком, Мередит.
Я вопросительно поднимаю брови.
— Ну сиротский взгляд, — поясняет Маркус.
Фыркаю от досады. То есть он считает меня маленькой сироткой, как и своего сына? Я лишь очередной ребенок, которого он взял под опеку?
— Почему в день нашего знакомства ты сказал, что нельзя винить детей в грехах их родителей? — мой язык опять опережает мозг. С опаской смотрю на Маркуса. Он сводит брови на переносице, взгляд становится отрешенным, словно он не здесь, а где-то очень далеко. — Что сделали мои родители?
— Сегодня день откровений? — вопрос скорее риторический, потому что Маркус продолжает говорить: — Мы были друзьями очень давно. Мне было четырнадцать, твоей матери — шестнадцать, а отцу — восемнадцать. Честно говоря, я неровно дышал к Сьюзен.
Это неудивительно. Немного грустно, но все же очевидно. Пусть в последние годы жизни мама выглядела вечно усталой и потрепанной, но в молодости она была настоящей красавицей. Серо-голубые глаза, светлые густые волосы, похожие на мои, полные персиковые губы и спортивная фигура. Она занималась гимнастикой, у нее были все шансы попасть в Олимпийскую сборную, но мама забеременела мной.
— Но она выбрала твоего отца, который работал в вашем поместье, — Маркус произносит это с особым пренебрежением. — Когда мы узнали, что Сьюзен ждет тебя, у твоего отца появился план. Он боялся гнева мистера Ван дер Меер и предложил Сьюзен бежать, но им нужны были деньги. Генри благодаря детству, проведенному в приютах и приемных семьях, научился хитрить, выходить чистым из воды. Так он придумал ограбить ювелирный магазин, в котором иногда подрабатывал. Я — идиот полнейший — решил помочь другу стать счастливыми, рассказал, как отключить камеры и систему безопасности, а сам ждал его в машине на противоположной улице. Потом… Слушай, я понимаю, что Генри твой отец и все такое, но для него были важны только он сам и его шкура.
— Поверь, я это прекрасно знаю и даже не подумаю защищать его, — убеждаю я Маркуса.
Он, успокоившись, делает паузу, чтобы перевести дыхание.
— Нас все-таки заметили и вызвали полицию, — продолжает мужчина. — Мы не успели бы убежать, и Генри это понимал, поэтому он с половиной добычи побежал наутек, перед этим заперев автомобиль.
Я невольно ахаю. Я всегда знала, что отец был меркантильным эгоистом, но так подставить друга… Он даже не дал Маркусу шанс убежать. Боже мой…
— Тебя посадили? — спрашиваю я.
Такое, вряд ли, могло произойти. Маркус из богатой семьи, а они не любят, когда их репутация портится, поэтому выплачивают залог или дают взятки. Я подумала о тюрьме лишь из-за шрамов: в колониях часто происходят драки. Шрамы могут быть и не такими старыми, но чутье подсказывает мне, что его довольно мрачные татуировки — попытка скрыть белые отметины. А прятать последствия охоты бессмысленно.
— Нет, отец вытащил меня, — голос Маркуса срывается на рык. Что-то точно произошло после ограбления, и именно это заставило его ненавидеть моего отца. Не подстава и предательство, а нечто, связанное с его семьей, с его отцом. — Лучше бы я отсидел. Генри обрек меня на ад, в котором я до сих пор варюсь.
Напряженное молчание заполняет гостиную, я не могу пошевелиться и просто продолжаю смотреть на Маркуса. Наши глаза встречаются, и я
