– Не думаю, что тебе стоит оставаться здесь на ночь, когда все в доме вверх дном, – сказал Лонни. – Действует удручающе. Приезжай ко мне. Я буду дома после полуночи. А утром я привезу тебя сюда до прихода фургона.
– Хорошо, Лонни. Повтори мне свой адрес.
– Семьдесят два ноль четыре и четверть. Вверх по Хайлэнд Авеню. Поверни направо под мост и попадешь на бульвар Кауэнга, – объяснил терпеливо Лонни. Он уже в третий раз повторял свой адрес.
– Правильно, правильно. Я запомню. Я хочу немного побыть здесь одна. Ты понимаешь. Воспоминания. В этом доме бывали хорошие времена, хочешь верь, хочешь нет.
– Конечно, Фло, – сказал Лонни. Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
В последний вечер на Азалиа Уэй ей хотелось побыть одной. Снова и снова она бродила по комнатам небольшого, но элегантного дома, где столько всего произошло. Дом не был полон счастливых воспоминаний, но она любила его, потому что он был ее, или почти ее, и она мысленно возвращалась к радостным и печальным дням, к тому, что пережила здесь. Она задавалась вопросом, суждено ли ей когда-нибудь жить так, как она прожила в этом доме. Наконец, когда было совсем поздно, она прилегла на обитый серым атласом диван. Взяла подушку с каплями крови Киппи Петуорта, превратившимися теперь в темное грязное пятно, и подложила себе под голову. Она собиралась просто полежать немного и отдохнуть, подумать о жизни с Жюлем Мендельсоном, о том, как сложится ее жизнь в дальнейшем. Единственным ценным ее имуществом были кассеты. Она чувствовала уверенность от того, что найдет кого-то, кто поможет ей использовать кассеты для ее книги. Ей так хотелось, чтобы «кто-то» оказался Филиппом Квиннеллом. Она знала, что он поймет недостатки и великодушие Жюля Мендельсона. Она знала, что он не жаждет реванша, как Сирил Рэтбоун, который хотел отомстить Паулине Мендельсон. Ей было приятно думать о перспективе работы с Филиппом Квиннеллом. Она сосредоточилась на этой приятной мысли. Она не собиралась спать, зная, что еще многое надо сделать, но уснула.
* * *
Ее разбудил какой-то звук. Она поняла, что в доме кто-то есть. Вначале она подумала, что это Лонни вернулся за ней, не обнаружив ее в бунгало на бульваре Кауэнга, куда она обещала ему приехать. Но звуки не были похожи на те, что производил Лонни и к которым она привыкла за месяц, что они вместе прожили на Азалиа Уэй, – хлопанье дверцой холодильника, отрыжка, громко включенный телевизор. Она лежала на диване без движения, делая вид, что спит. Неподалеку от себя она услышала дыхание и поняла, что кто-то находится в комнате, около камина. Она медленно села на диване и, повернув голову, увидела фигуру человека, обыскивавшего стоявшие на полу коробки. Лицо его она не могла разглядеть из-за женского чулка, натянутого на голову.
– Лонни, это ты? – спросила она, хотя знала, что это не Лонни. Ее голос прозвучал жестко и пронзительно. Она почувствовала, как сердце от страха сильно забилось в груди. Пальцы похолодели. Губы, нос и даже волосы на голове зашевелилась от страха. – Что вы делаете в моем доме? Зачем вскрываете коробки и ящики? Кто вы? Что вы ищете?
Человек не ответил. Очень спокойно он выпрямился во весь рост. В его руке она увидела один из ее бронзовых китайских канделябров с драконами с красной биркой, привязанной для того, чтобы пометить его как предмет, предназначенный для перевозки на хранение.
– Он китайский, – сказала Фло, тяжело дыша. – Старинный. Принадлежал одной из китайских династий, Жюль мне рассказывал. Может быть, династии Минь. Точно не помню. Что вы собираетесь им делать? Почему вы идете ко мне с ним? Пожалуйста. Не надо. Это из-за кассет? Они вам нужны? Чертовы кассеты! Это так? Возьмите кассеты. Они в другой комнате. О, нет!
Она видела, как бронзовый канделябр опустился со всего размаха на ее голову. «О, господи!» – прошептала она. Она подняла руки, защищая лицо. «Нет, только не лицо. Пожалуйста, не бейте по лицу, пожалуйста, мистер. Не в лицо, пожалуйста». Сапфир на кольце, подаренном Жюлем, который, как она говорила Сирилу Рэтбоуну, будет на ее пальце, когда она умрет, разлетелся на кусочки под силой следующего удара. Ее губы снова зашевелились, но нападавший понял, что она пытается произнести молитву. «О, Господи, Боже милостивый, помоги мне, помоги», – были последними словами, которые можно было разобрать. Звуки, вырывавшиеся из ее рта, в то время как нападавший наносил ей еще восемь ударов, были молитвой: «АвеМариямилосерднаябогдаприбудетстобой», которую ее убийца не мог разобрать. Молитвой, обращенной к Богу, с просьбой простить ее грехи, с просьбой к матери помочь ей, с просьбой к Жюлю дать ей умереть до следующего удара, потому что она знала, еще до того, как первый удар достиг ее головы, что спасения ей нет.
Магнитофонная запись рассказа Фло. Кассета № 28.
«Я знаю, что должна думать об этой чертовой книге, но я могу думать в последнее время только о том, что со мной будет. Это ужасное ощущение – думать, что все лучшее, что со мной было, уже произошло, все остальное будет как спуск с горы. Но, как бы я ни старалась представить свою будущую жизнь, ничего не получается, картина не складывается. Что, черт возьми, это значит?»
– Филипп, однажды ты сказал, что по твоей вине парализовало девушку, и этот случай навсегда изменил твою жизнь, – спросила Камилла.
Роман Филиппа Квиннела с Камиллой Ибери продолжался почти год. За это время у нее не раз возникала мысль выйти за него замуж. Но он постоянно давал понять, что сопротивляется постоянству в любви. В его прошлом была девушка, чью жизнь он испортил, за что несет ответственность и потому не допускает даже мысли о женитьбе. И Камилле пришлось смириться с тем, что их любовь будет длиться не вечно. Они любили, ссорились, расставались, сходились опять, и такой порядок отношений они, в конечном итоге, восприняли как должное и получали от него удовольствие.
В последний вечер перед отъездом Филиппа в Нью-Йорк они пообедали в одиночестве, дома у Камиллы, а затем занимались любовью столь же страстно, как в первую ночь после их знакомства на приеме у Жюля и Паулины Мендельсон, в вечер его приезда в город.
Филипп поднялся с кровати. Камилла наблюдала, как он открыл окно и надел халат в бело-голубую полоску. Затем он подошел к туалетному столику, взял стул и придвинул его спинкой к кровати. Сел на него верхом и, взглянув на Камиллу, начал говорить.
– Ее звали Софи Бушнелл. Ее зовут Софи Бушнелл, правильнее будет сказать. Она жива, но жизнь проводит в инвалидной коляске, и в этом повинен я.
– Я хочу послушать дальше, Филипп.
Он рассказывал, глядя на свой палец, которым водил по резной спинке стула.
