– Спасибо. Я понял вашу версию. А почему вы, Леднёв, не согласны со скоростью отрыва? – что-то подсмотрев в блокноте, спросил следователь.
– Почему 190 командир назвал «рубеж»?
– Да-да.
– Давайте считать.
Леднёв пошел к доске, совсем такой же, как в школьных классах, взял мел и стал писать, выводя цифры, четким прямым почерком.
– Предельная взлетная масса самолета 56 тонн. Четырнадцать тонн топлива на борту, тонна снаряжения и спецтренажоров, прибавим живой вес. Получаем взлетную массу 54 тонны.
Летчик вывел жирно мелом «54».
– По формуле рассчитаем скорость отрыва передней стойки при взлетной массе 54 тонны. Минуточку.
Рука Леднёва стремительно бежала по доске, выводя мелом формулы и цифры.
– Двести десять.
Он обвел в круг цифру «210» и поставил знак восклицания.
– Не сто девяносто. Двести десять!
– Я не могу от предположения отделаться. Может, у них КТ-141 заклинило?
– Как вы сказали?
Эйнис смутился.
– Я говорю, колеса, может, заклинило, одно или два. Колеса не крутятся, заторможены, скорость не растет. Экипаж за секунды не может оценить проблему. Пытается самолет оторвать. А что? Сами на фото видели: валяется колесами вверх основная стойка шасси, колеса горят.
Он обвел взглядом присутствующих, точно искал поддержки.
Генеральный тяжело вздохнул.
– Видите, Максим Андреевич, сколько мы вам наговорили. Еще больше неразберихи стало.
– Почему же? На то оно и следствие, Антон Давыдович, чтобы версии проверять. Межгосударственный авиационный комитет комиссию формирует по расследованию технических причин катастрофы. К вам обязательно обратятся.
– Да-да. Поможем, чем можем, – качнул крупной седой головой генеральный. – Мне вот только жаль, что, несмотря на наше довольно бурное обсуждение, правдоподобной версии катастрофы так и не прозвучало.
– Антон Давыдович, возможно на большом экране взглянуть на подборку фотографий, где зафиксированы следы шасси? – спросила с места Задорожная.
– Пожалуйста. Техники, дайте слайды на большой экран.
Вновь наступила тишина. Вновь было слышно только мерное тиканье стенных ходиков.
Слайдов было немного. Часть снимков была сделана на бетонке взлетно-посадочной полосы, другая часть на грунте.
– Полина Леонтьевна, есть идеи? – спросил генеральный, когда просмотр был окончен.
Прямого вопроса она не ожидала.
Задорожная встала. Привычно поймала на себе заинтересованные мужские взгляды. Джинсы и тонкий черный свитер выгодно подчеркивали ее красивую фигуру, но делали абсолютно непохожей на летчика, тем более на летчика-испытателя.
– Вы все видели, что на газоне следы только от задних тележек. А вы обратили внимание на то, что следы не однородны? На грунте есть углубление колеи, а на бетонке фрагменты черных прерывистых следов.
– Будьте добры, дайте слайды еще раз, – попросил генеральный.
– Автомат антиюза хоть и не блокирует колеса, но сильно замедляет, хоть и на очень короткий промежуток времени, – продолжала Задорожная. – Разница между линейными скоростями ведет к проскальзыванию шины. Это – черный след на бетонке и углубления на грунте. Причем на грунте углубления встречаются только на первых ста метрах. К сожалению, самописцы на этом типе самолета не фиксируют срабатывание тормозной системы. Но «черные следы» и следы-углубления – это следы срабатывания тормозной системы погибшего лайнера. Они притормаживали на взлете.
Летчики зашумели, обсуждая столь неожиданное заявление.
– Ну, знаете ли, даже мы пока воздерживаемся от обвинений экипажа, – с улыбкой глядя на Задорожную, сказал следователь и спросил: – Простите, а вы кто?
– Полина Задорожная. Летчик-испытатель.
– «Испытатель»… – хмыкнул следователь. – Ясно.
– Полина Леонтьевна, вы понимаете, что высказываетесь сейчас в пользу обвинения экипажа? У них семьи, между прочим, остались! – не скрывая раздражения, сказал начальник летно-испытательного центра Шнуров.
– Не надо мне на жалость давить, Роман Михайлович. Я бы оставила моральные категории и предпочла, если позволите, говорить только о технической стороне дела.
– Сделайте одолжение.
– Если в рамках расследования вы поднимете документацию, уважаемый следователь по особо важным делам, вам станет ясно, что торможение на взлете не такое уж редкое явление среди экипажей, переучившихся с самолетов предыдущего типа. Вы спросите, почему? Да потому, что схожи системы управления на разбеге самолетами обоих типов. Эти пресловутые «парные» педали… На типе погибшей машины, чтобы подкорректировать направление разбегающегося самолета, пилот нажимает нижнюю часть педалей, отклоняя руль направления в хвосте. Причем нажимает носком, а ступня, в том числе и пятка, стоит на полу. Запомните схему, уважаемый следователь: нижняя педаль – носок. Как балерина. Нужно затормозить, пилот давит на верхнюю часть педали. Точно, как в автомобиле. А теперь самое интересное. Я попрошу техников поискать нам и вывести на большой экран эти же педали с самолета предыдущего типа. Зачем мне это? Сейчас поймете. Погибший экипаж уважаемый старший следователь назвал опытным. Но какой это был опыт? Оба пилота имели солидный налет, более восемнадцати тысяч часов. Львиную долю налета они наработали на предыдущем типе самолета.
Вспыхнул экран. На нем было сразу два слайда. Левый слайд показывал «сдвоенные» педали в интерьере кабины самолета погибшего типа, а на правом эти же педали изображались в интерьере кабины самолета предыдущего типа.
– Отлично! – продолжала Задорожная. – Смотрите, педали с предыдущего типа имеют снизу специальные полочки-чашки под каблук. Ноги в них можно как бы положить и держать постоянно весь полет. На типе погибшей машины таких удобных полочек-чашек, как видите, нет. Соответственно, ногу постоянно на педалях держать нельзя. Но есть такая вещь, как «перенос навыков». Вот и сидел экипаж с ногами на педалях, в привычной позе, наработанной за всю предшествующую летную жизнь. Каблуками вместо положенных носков корректировали направление, а носком ненамеренно притормаживали из-за неправильного положения ног во время взлета. Я летала на обоих типах. И у меня возникала тоска по «старым», удобным педалям. Леднёв, ты же был ведущим летчиком-испытателем машины новой серии. Ты же об этих «неудобных» педалях целые тома написал! С тебя же за упорство тогда звездочку сняли. Почему ты молчишь?!
– Полина Леонтьевна! – повысил голос генеральный. – Вы же сами настаивали на исключительно технической стороне вопроса!
– А ошибки всегда тяжело признавать, Антон Давыдович. Особенно когда цена ошибки сорок две жизни!
