– В смысле? За горизонт, что ли, пошла? – в недоумении пожала плечами Наташа.
– Так ить я глупая была, Наташичка, сопливая ишшо… И в школе толком не училась, мать в колхозе робила, а меня братьёв няньчить пристроила. Ну так вот… Помню, солнце падает, а я, стало быть, иду, иду за им по полю босиком, потом уж совсем стемнело, и роса вечерняя такая холодная, аж ноги обжигает. Из сил выбилась, а все равно иду. Вдруг чую, конец мне, умаздохалась уже вся…
– У… чего? Я не расслышала, нянь!
– Умаздохалась, говорю…
Наташа хмыкнула, пристраивая незнакомое словечко у себя в голове. Интересное словечко, однако! Надо запомнить. Потом вставить можно куда-нибудь для юмору. Обязательно надо запомнить. Только как? Вот же проблема – не хватает у нее памяти на всякие такие словечки… Надо какое-то ключевое слово подобрать, чтоб потом вспомнить. А, вот! Японская «мазда» – чем не слово? Хорошо, так и запомним. Японская машина. «Мазда». Умаздохалась. Пристраивая в памяти незнакомое словцо, конец Таечкиного рассказа Наташа пропустила. Ну да и ладно. Посидела, пообщалась со старушкой, пора и честь знать. Хватит на сегодня.
– Ну, я пойду, нянечка, ладно? Я на минутку забежала!
– Да посиди ишшо, Наташичка…
– Не могу. Некогда мне.
– А как твой-то поживает? Ну, тот, который легонький?
– Хорошо поживает. Колодца не вырыл, избы не поставил. Задумал вот новую квартиру покупать. Чего с него возьмешь, с легонького?
– Ну да, ну да… Бедная ты моя, Наташичка…
Старуха снова потянулась к ее лицу заскорузлыми сухими пальцами, но Наташа резво увернулась, соскочила с низенькой скамеечки, стоящей у кровати.
– До свидания, нянечка! – бодро обернулась уже от двери. – Пока!
На кухне бабушка поставила перед ней тарелку со свежими щами, придвинула корзинку с хлебом.
– Ешь! А то худая, в чем только душа держится.
– Да я не худая, ба. Наоборот, никак не могу лишний килограмм сбросить. Но твоих знаменитых щец поем с удовольствием! Тем более я не обедала сегодня, только завтракала.
– А отчего ж не обедала? Работы было много?
– Это смотря какую работу иметь в виду, бабуль.
– А! Я и забыла, что ты у нас нынче писательницей заделалась! Все пишешь, и даже поесть некогда?
– Ну да. Некогда. Только я иронии твоей не принимаю. Что делать – обидеть художника может каждый…
– А ты не обижайся, Натка. Да и не художница ты еще, а так, соплюшка в этом деле. С боку литературного припека. Я, кстати, купила вчера твою книжицу…
– Ну и как? Прочитала?
– Прочитала. Шустро пишешь, будто за мячиком подпрыгиваешь. Забавно.
– И… все? Только забавно, и все?
– А ты чего хотела? Чтоб я в падучей от восторга забилась?
– Нет, ну какая ты, ба… Взяла бы да и похвалила хоть немного! Знаешь, как мне сейчас поддержка необходима? А от кого мне этой поддержки ждать, как не от близких людей? Меня упрекаешь в жестокосердии, а сама…
– Да ладно. Похвалишь тебя, а ты сразу нос задерешь. И вообще, если вступила на этот путь, то будь готова ко всякому. Помнишь, как у Пушкина? «Хвалу и клевету приемли равнодушно…» Шибко-то на облака не взлетай! Книжка как книжка, обыкновенный «пип»…
– Что?! – чуть не поперхнулась щами Наташа.
– Как – что? «Пип»! Популярный издательский проект. И ничего более. Я вот вчера по телевизору одного нашего писателя маститого послушала – ох как он эти «пипы» ругал да критиковал, на чем свет стоит! Всего наговорил – и что они нашего читателя развращают, и что прививают ему дурной вкус, и что строгую цензуру надо в срочном порядке обратно вертать…
– Да знаю я, бабуль, знаю этого писателя. Его послушать, так надо полки в магазинах только его «нетленками» забить, а все остальное в костре сжечь. Оно, конечно, понятно, что он маститый, знаменитый и талантливый… А с другой стороны – не должен талант нести в себе агрессивности! Ну, любишь ты кушать козленка в молоке, так и кушай себе на здоровье! А другие, например, любят полакомиться свиным хрящиком в томатном соусе… И что? Их всех убить за это? Они же, которые свиной хрящик предпочитают, не кричат на каждом шагу, что он вкуснее, чем тот козленок в молоке! Они его тихо кушают и никому не мешают. Не все же могут и хотят быть гурманами… И вообще, как это люди берут на себя смелость отвечать за чужие вкусы, не понимаю?
– Да не в его смелости тут дело, Натка. Просто они, маститые и талантливые, на своем облаке живут. То есть в окружении таких же маститых и талантливых. Вот и получается, что они друг для друга в основном и пишут. А потом так же друг друга старательно нахваливают. Такую вот удобную для себя масонскую ложу организовали… А что за пределами ее происходит, они и не знают. Одно слово – страшно далеки они от народа.
– А если далеки, то пусть «пипами» тогда не ругаются! Их послушать, так в этих «пипах» одни бездарности и графоманы собрались!
– Ну, так ведь и литературной гениальностью там тоже особо не пахнет, если честно! Хотя насчет вкусов ты права – каждому свое… А ты, если хочешь что-нибудь стоящее написать, смени тему. Такой вот тебе мой совет. Мне кажется, ты слишком уж подсела на страстную бытовую пошлятинку, потому и все тексты получаются будто с душком… Сплошные любови, разводы да муки женских страданий.
– Ладно, разберусь! – обиженно отодвинула от себя тарелку Наташа. – Между прочим, никакая это не бытовая пошлятинка, это обыкновенная жизнь… И вообще, зря я, наверное, с тобой своей тайной поделилась! Если б знала, что ты так…
– Ишь ты, тайна у нее! Смотрите-ка!
– Ба, ну зачем ты так? Ты же знаешь, как это для меня важно! Это же… Это же что-то вроде жизненной мотивации, и даже больше… Я думала, хоть ты меня понимаешь! А ты вместо понимания и поддержки так меня отмотивировала, что плакать хочется!
Она снова обиженно прикусила губу, замолчала, с трудом сглотнула набежавший слезный комок. И даже носом шмыгнула, действительно собираясь всплакнуть.
– Ладно, не обижайся на меня, на старуху! – тут же смягчилась бабушка. – Мало ли чего я сболтну? Нравится тебе – и пиши на здоровье! Не обижайся, Наталья! А получается у тебя уже и впрямь хорошо. Бойко так, весело… По крайней мере, не тянет от себя книжку подальше отбросить. Может, со временем и впрямь что-то серьезное напишешь, кто знает?
– Да ладно, я и не обижаюсь. Я ж тебя знаю, бабулечка… Ты всегда правду-матку прямо в глаза режешь. Ты у нас вообще женщина в этом смысле уникальная… Ну, так мы с тобой договорились, да? Поживешь с Тонечкой на даче?
– Поживу, поживу, куда ж я денусь. Я и сама уже в этой городской жаре задыхаюсь. А Люся тут с Таечкой сама справится.
– Ну вот и отлично! Тогда я домой побегу, меня там семья ждет…
Семья, когда Наташа переступила порог квартиры, находилась в состоянии не то чтобы ссоры, но весьма опасного перед ней напряжения. Услышав еще из прихожей, как Саша за что-то сердито отчитывает Тонечку, она рванула на кухню, надеясь фактом своего появления прервать мужнины неуклюжие педагогические экзерсисы. Потому что знала: он тот еще воспитатель. Любит свое чадо до безумия, потому и старается изо всех сил держать в строгости. Чтобы, значит, это чадо, не дай бог, о его безумной любви не догадалось и не имело возможности для манипуляций, то есть вконец не разбаловалось.
