— Понятия не имею. Вы на этот счет не беспокойтесь. В крайнем случае я сама этим займусь.
— Ну, на вас, Алиса Валентиновна, я уже не удивляюсь. Только одного не пойму — зачем вам это надо. Честно говоря, такое поведение я впервые встречаю в своей практике. Да и вообще в жизни.
— Вообще-то мне не особенно это надо. Просто так складываются обстоятельства. Дайте-ка мне лучше телефон матери Эдуарда. Может быть, у меня все-таки получится пробудить в ней какой-нибудь материнский инстинкт. Хотя сомневаюсь. — Она посмотрела на адвоката с ироничной улыбкой. — А что, Сережа, вам никогда не приходилось никому помогать просто так?
— Ну почему же? Приходилось. Мужик я или нет? — Его как будто задели ее слова. — Но это касалось помощи родным или друзьям. Любимой девушке. Но что бы так… хлопотать о людях, которые тебя кинули… это о-о-очень круто. Как в Евангелии: ударили по одной щеке — подставь другую… Но я не такой добрый христианин, как вы, Алиса Валентиновна.
— Да бросьте вы. Ничего в этом нет крутого. И я вовсе не такая добрая христианка, как вы думаете. Просто я должна это сделать, вот и все.
— Кому должны-то? — усмехнулся Захарченко.
Алиса бросила окурок в урну.
— Неважно.
Оказавшись дома, она принялась звонить своей бывшей свекрови.
Изольда Вениаминовна Ощепкова, мать Эдика, преподавала французский в школе, где они когда-то учились. Эта женщина высоко забирала волосы, открывая длинную как у балерины, сильную гордую шею, и всегда держалась холодно, даже чопорно, чем повергала детей в трепет. У нее имелись садистские замашки. Указка в ее больших мужицких руках, с узловатыми цепкими пальцами, могла стать страшным оружием. Большие нефритовые серьги, выполненные из нескольких фрагментов, зловеще покачивались в ее ушах, доставая почти до плеч.
Как же они, одиннадцать несчастных, забитых «французиков», мучительно завидовали остальным одноклассникам — счастливому англоязычному большинству, заморскую речь которому преподавала демократичная и лояльная «англичанка»! Или «немцам» из параллельного класса, которые на уроках своей совсем еще юной учительницы просто ходили на ушах. Изольду держали в школе потому, что она блестяще знала предмет, и еще потому, что с учителями французского в системе образования вообще было негусто. Ощепкова буквально фанатела от своего предмета и даже пыталась грассировать, подражая Эдит Пиаф. Но, видимо, ей этого было не дано, потому что в итоге у нее всегда получался какой-то сухой гортанный звук, похожий на украинский вариант произношения звука «г».
Когда-то Алиса так же, как и одноклассники, до смерти боялась злобную «француженку», а потом, волею судьбы, вышла замуж за ее отпрыска. Свекровь звала сына Эдвардом — то ли была поклонницей Радзинского, то ли просто выпендривалась, как с грассированием. Сейчас Алисе казалось, что все это происходило в какой-то другой жизни, в другом измерении, многое просто забылось, стерлось из памяти… Она только лишний раз убедилась в справедливости одного мудрого изречения, что когда бог хочет наказать человека, то отнимает у него разум. Никак иначе она не могла объяснить даже самой себе это свое скоропалительное замужество.
— Слушаю, — прозвучал в трубке хорошо поставленный, «преподавательский» голос бывшей свекрови.
— Здравствуйте, Изольда Вениаминовна.
— Кто говорит?
Алису так и подмывало сказать свекрови, что говорит с ней не кто иной, как тот самый конь в пальто, но случай был уж больно не подходящий для подобного рода шуток. Поэтому она просто представилась.
— Боже мой! — В хорошо поставленном голосе появился оттенок скорби. — Что за день сегодня! Сначала звонит какая-то ужасная женщина, представляется следователем и требует от меня невозможного. А теперь еще и ты.
— Изольда Вениаминовна, погиб ваш сын, а вы даже…
— У меня нет сына! И не смей мне об этом говорить! В нашей семье никогда не было преступников!
Если до этого разговора Алисе было просто по-человечески жаль Изольду, то сейчас молодой женщине хотелось отхлестать бывшую свекровь по щекам.
— Вам следовало лучше воспитывать своего единственного ребенка, — безжалостно произнесла она. — Тогда он, возможно, и не стал бы преступником.
— Это ты во всем виновата! Ты превратила его в монстра! Ты всегда хотела только денег и никого никогда не любила! Эдвард погиб из-за тебя!
Алиса положила трубку, не в силах больше слушать безумные вопли Изольды. Собственно, чего она ждала? Мадам Ощепкова и в лучшие-то свои годы не отличалась здравомыслием. Почему же тогда Алиса решила, что к шестидесяти у этой женщины вдруг проснутся зачатки разума?
После общения с абсолютным злом в лице бывшей свекрови ей захотелось поговорить с кем-нибудь близким и родным, и Алиса решила позвонить родителям.
Трубку взял отец, Валентин Семенович.
— Привет, пап.
— О-о, привет, дочь! Что-то ты не звонишь, не показываешься. Совсем нас, стариков, забыла.
— Пап, вот я сейчас и звоню.
— Наверняка по какому-нибудь делу.
— Почему ты так решил?
— Потому. Знаю я тебя, деловую колбасу…
Несмотря на то что отец говорил в шутливом тоне, Алиса почувствовала довольно болезненный укол совести. Она знала, что родители скучают по ней.
— Папка, я тебя обожаю! — сказала она, пытаясь совладать с волнением, от которого у нее перехватило горло, а на глазах навернулись слезы.
— Ладно, лиса Алиса, не подлизывайся…
— Как ты себя чувствуешь?
— Как в анекдоте.
— В смысле? — не поняла она.
— В смысле — не дождетесь, — продолжал шутить Валентин Семенович.
— Ну, папка! Ладно, позови маму.
— Не позову, пока не пообещаешь, что в эти выходные обязательно поедешь вместе с нами на дачу. Сидишь там у себя, как в норе, света белого не видишь! Свежим воздухом надо иногда дышать или нет? Обалдеешь ведь скоро от своих кофточек.
— Не обалдею, — с безенчуковской интонацией ответила Алиса.
— Пообещай, что поедешь с нами на дачу, — не отставал Валентин Семенович.
— Хорошо, пап, я обещаю.
— А-а, все равно обманешь. Ладно, передаю трубку матери. Лидок, подойди к телефону, дочь звонит! Болтайте, женщины.
Алиса услышала в трубке голос матери, Лидии Михайловны.
— Привет, киса.
— Здравствуй, мамуль. Как ты?
— Да что мне сделается-то?
— Я, наверное, завтра к вам заеду.
Голос Лидии Михайловны посерьезнел.
— Алиса, детка, у тебя все хорошо? — спросила она.
— А что у меня может быть нехорошо, мам?
— Не знаю, мне просто кажется…
— Перекрестись, мам. У меня все в полном порядке.
