— Принято!
— Не будет никаких принудительных кадровых перестановок.
— Абсолютно никаких!
— «Лэмпхауз» будет верен своему девизу «Правда. Верность. Честь», мы не поступимся своими принципами ради быстрых и легких денег.
— Согласен!
— Это приложение к контракту между вами и моим отцом должно быть подписано, заверено печатью и засвидетельствовано в присутствии наших адвокатов.
— При трех условиях, соответственно, с моей стороны, мисс Котсволд!
— Слушаю вас.
— Во-первых, «Лэмпхауз» должен работать прибыльно в течение трех лет без всякой финансовой поддержки Маккензи; во-вторых, вы зовете меня Стюарт, и в-третьих, спустя три года, если будете по-прежнему так же нравиться мне, то выйдете за меня замуж!
Оливия глубоко вздохнула. Она понимала, что это уже не флирт, что он говорит совершенно серьезно, обольщает ее как бизнесмен и как мужчина.
— Вы всегда принимаете такие быстрые решения, мистер Маккензи?
— Не всегда. Обычно на принятие решения у меня уходит сорок восемь часов. Если точно… — он отвернул белоснежную манжету, показав золотые запонки очень хорошего вкуса и взглянул на свой «Ролекс», — то через пять часов стукнет ровно двое суток для окончательного решения, считая от того момента, когда я впервые увидел вашу прелестную спину. Я подъеду к вам на квартиру к восьми часам.
Он говорил быстро и очень гладко. Неудивительно, что отец капитулировал под таким напором!
Все еще ошеломленная скоростной наступательной тактикой Маккензи, стараясь не терять из виду главной темы — выживания «Лэмпхауза» в новом тысячелетии, — Оливия провела остаток дня в своем кабинете, впав в прострацию, пока не обнаружила, что через десять минут магазины закрываются.
— Бэрди, — сказала она, задыхаясь, — мне надо идти. Скажи папе…
— Ты нездорова, дорогая? — сочувственно спросила Бэрди. — Я думала, ты сегодня останешься попозже, чтобы наверстать?
— Я и наверстываю… Но у меня нечего надеть! — ответила Оливия, надеясь, что еще успеет в магазин.
Она сумела найти восхитительное платье в бутике, открытом до девяти часов. Полуночно-синее, из мягчайшего бархата, на этот раз с полностью закрытой спиной, открывавшее только плечи и ноги до середины бедер. Он уже видел ее спину, теперь настало время приоткрыть остальное, разумеется, осмотрительно. Она знала, что ноги у нее отличной формы, особенно на высоких каблуках. Не очень-то гордясь этим, она часто ловила на себе восхищенные взгляды мужчин по дороге на работу и с работы. Она была раскрепощенной женщиной восьмидесятых, но не феминисткой, хотя считала себя равной противоположному полу. Да, ей нравилось, когда ею восхищаются красивые мужчины — а какой женщине это бы не понравилось?
Продавщица в бутике ликующе всплеснула руками, подчеркивая каждое слово:
— Совер-шенно. Мадам, совер-шенно, при вашей хрупкой фигуре и таких длинных ногах!
Вот тебе, Винни! Оливия полетела домой, имея всего лишь час на подготовку к приезду Стюарта. Она вымыла волосы под душем, потому что вода была холодновата для ванны, да и времени на нее не было. Надев сапфировые серьги — свою единственную драгоценность, не считая золотых часиков, — она едва успела обработать ногти и покрасить их жемчужным лаком, как дверной звонок резко заверещал, словно при пожарной тревоге.
Хорошо, что Аманда была где-то в бегах и не спала, иначе звонящему досталось бы за то, что не снимает палец с кнопки! Оливия выглянула в окно, увидела у обочины черный «феррари» и приказала себе сохранять спокойствие.
Схватив вечернюю сумочку и пальто, надеясь, что ногти успели высохнуть и не пачкают, она сбежала вниз на ватных ногах и распахнула входную дверь. Однако приветствовала его прохладно:
— Не надо так трезвонить в это время, мистер Маккензи!
Затем закрыла дверь за ним.
Его улыбка была теплой и привлекательной — он и вправду был великолепен! Стюарт вручил ей букет красных роз, перемежающихся с белыми дельфиниумами.
— Простите, что белые вместе с красными. Надеюсь, они не вызовут у вас аллергии. Они так хорошо выглядят и пахнут, напоминая мне о вас!
Она надеялась, что выглядит не такой красной, как эти розы. Еще со школьных лет ей было свойственно вспыхивать румянцем.
— Настоящая английская роза — вы выглядите потрясающе, Оливия!
Такие комплименты звучали в его устах не столь сентиментально, как у других мужчин. Глаза у него восхищенно блестели, и все же он выглядел почти застенчиво, теперь, когда они оказались наедине. Стюарт Маккензи, большая шишка, — застенчиво? Не может быть!
— Спасибо за цветы, Стюарт… — Ой! Она бессознательно назвала его по имени — вот дура!
Оливия села в «феррари» со своим красно-белым букетом, ее платье задралось, открыв ноги почти полностью, и она почувствовала, что на этот раз действительно была кронпринцессой, а бедной Аманды даже не было дома, чтобы полюбоваться, как ее увозит залетный красавчик. Она сунула нос в дивно пахнущие розы, должно быть, они обошлись ему в целое состояние. Его сделанный по заказу одеколон «после бритья» благоухал по всей машине, смешиваясь с ее собственным дорогим парфюмом, который она купила в свободном от пошлин магазине во время недавней поездки во Франкфурт.
Она старалась не думать, чего Стюарт Маккензи ожидает на десерт. Особенно когда он сообщил, что заказал столик в «Марианне», самом дорогом и самом изысканном ночном клубе в Мэйфэйре [8], часто посещаемом членами королевской семьи и очень богатыми или знаменитыми людьми. Ничего плохого в том, что за тобой ухаживает высокий и красивый миллионер, вот если бы только его не звали Стюарт Маккензи!
В ультрамодной атмосфере «Марианны» они пили шампанское, танцевали на крохотном пятачке и съели огромное количество устриц, потому что сегодня она израсходовала столько энергии, что страшно проголодалась. А в крови было полно адреналина.
Из отрывочных разговоров между танцами она узнала, что у него действительно были шотландские корни. Его отец и мать приехали из Сазерленда на западном берегу Шотландии, но он и старший брат Джефф — произносится Джофф — родились уже в Торонто. Его брат в девятнадцать лет умер от лейкемии, и он внезапно оказался в шкуре Джоффа, Маккензи-старший возложил на него издательское обеспечение газет. Больше ему о себе рассказывать, пожалуй, нечего. А что она расскажет о себе?
— Да ничего особенного, — сказала она, вылавливая из миски с лимонной водой очередную устрицу. Сдержанность — вернейшее средство против дальнейших сцен соблазнения, которые он мог замышлять. Она не привыкла к такому давлению. Ее отношения обычно ограничивались кругом издательских работников и развивались очень медленно.
