«А ты пока только губишь себя, губишь, Олеся, губишь! Ты растрачиваешь всё, что мы с бабушкой с таким трудом вложили в тебя! Господи, как бы жалел папа, если бы мог видеть тебя сейчас! Это великий грех твой передо мной и перед ним — такое к себе небрежное отношение! Ты забыла о Боге. Сходи, Олеся, сходи в церковь. Поставь там свечки за здравие своё, Сашенькино, моё, за Михаила Леонидовича тоже можно, наверное, за упокой бабушки».
Где же тут салфетки? Ах, вот они. Женщина промокнула набрякшие веки и снова посмотрела в ослепительный день за окном.
Ей вспомнилась недавняя поездка с мужем и его коллегами в Магдебург — и впечатление от Домского собора города.
«Его колокольня издалека выныривала из-за многоэтажек, а когда мы подошли ближе, я подумала — какие же мы крошечные на фоне этой громады. Чёрно-серая эта громада, прокопчённая временем и огнём недавней войны, казалась мне упрёком Бога нам, людям — мы забыли о Нём, Олесенька».
Мы забыли о нём, потому что забыли о себе. Мы швыряем за жизнью жизнь в пылающее и ненасытное чрево не нами придуманных представлений о том, как же правильно существовать, и не помним, для чего же там, чуть правее сердца, родничком потаённым бьётся душа. Нас так легко продать, и потому мы так легко покупаемся. Прости меня, доченька, не знаю, как теперь, после всего, что я сказала тебе, как же мне теперь признаться в самом главном. Миша не хочет возвращаться, его пугает перспектива жить на одну пенсию — ведь его знания, его интеллект и способности оказались на родине никому не нужны… да и я привыкла к здешнему изобилию товаров, и вас могу поддерживать, когда могу… но, доченька, как же рвётся сердце к тебе, к вам, домой!
«Олеся, напиши мне подробно, что у вас с продуктами? Как с растительным маслом, мукой и сахаром? И что с консервами — остались ли? Или с оказией переслать ещё? Прошу тебя, не отделывайтесь от меня с Сашей коротенькими записочками! Я вас тоже очень люблю, мои милые, но мне мало одних лишь уверений в ваших чувствах. Хочу знать точно, что все мои посылки доходят по назначению — то есть, во всё ещё растущие ваши организмы. Очень тебя прошу — питайтесь там с Сашей нормально, не перекусывайте на ходу, чем попало и как попало! Ты — хозяйка, Олесенька, так устрой ваш стол так хорошо, насколько это возможно в нынешних условиях. Берегите себя, скворушки. Целую. Мама».
Последние два слова вышли чуть кривовато — не хватило места на листе. Она вздохнула… «Услышат, поймут ли?» Татьяна Николаевна плотно прижала к лицу ладони, кончиками пальцев старательно, с наслаждением растёрла рассыпавшиеся под веками угольки в мелкую пыль, разогнала её к вискам и вверх, к волосам. «Ах, Алёша… бедные наши дети. А всё-таки, всё-таки, всё-таки — это наши дети. Значит, поймут. И всё сделают правильно».
Истосковавшись за чересчур долгую зиму по работе, солнце самозабвенно шпарило лучами по разомлевшей земле, отчего она, ещё недавно измождённая, похорошела, улыбалась хмельно и нежно крохотными первоцветами — это солнце отражалось в её глазах, блаженно устремивших рассеянный взгляд в очарованное апрелем пространство.
Ох, заразная же эта штука — любовная истома, ох, заразная! Сизый с крапинками цвета сухой глины на крыльях голубь в неясном волнении огляделся, увидел милую самочку — с достоинством расхаживала она по обильно рассыпанной вокруг автобусной остановки лузге.
— Мадам, — крапчатый голубь гордо расправил перышки на воротнике, втянул живот и выкатил грудь, — мадам, не окажете ли вы мне честь… Она вполуха слушала его курлы-курлы — и деловито выклёвывала остатки семечек из шелухи. А он, словно тореадор плащом песок арены, уже подметал развернувшимся веером хвоста пыльный и захарканный асфальт:
— Вы покорили моё сердце с первого взгляда! До встречи с вами я был одинок и обездолен, — продолжал голубь вешать мужской набор номер два на уши избраннице. Она терпеливо делала вид, что верит ему. И уже прикидывала в уме, на чердаке какого из окрестных домов можно спокойнее высидеть кладку. Но тут на площадку перед остановкой опустился жгуче-антрацитовый красавец с благородным зеленым металликом горлового оперения — и пролетарского вида сизарь с бежевыми пятнышками на крыльях тут же оказался в прежней неприкаянности.
Чтобы не потерять лицо, он ещё несколько раз покрутился вокруг себя, делая вид, что на самом деле обхаживал вовсе даже и не ту, которая сейчас перелетела поближе к тому зеленому металлическому петуху. Но ни одна из окрест оказавшихся дам не дала себя обмануть таким нехитрым приёмом, годным разве для голубок, чья весна только-только начиналась.
Незадачливый ухажер отчаиваться не стал. В поисках пищи и любви (что нередко одно и то же) летают даже птицы. И голубь с важным видом захлопал крыльями, набирая высоту.
Кирка окутал себя дымом, паровозище, и будто бы высматривал автобус, но на самом деле косился на Олесину усмешечку — девушка стояла поодаль, иронично наблюдая за нехитрыми голубиными радостями, но более всего — за собственными, слишком человеческими, мыслями в связи со всем этим.
Сашка и Алька, как обычно, пребывали в своём мире, стараясь, по возможности, не очень мозолить сим неопровержимым фактом глаза окружающих — встали в сторонке и тихонечко себе там касались друг друга носами и обветренными губами.
Нинель чинно держала Брауна под ручку, а он ладонью свободной руки прикрыл её пальцы и ласково поглаживал их время от времени. Нинуля-рыжуля жмурилась на солнце, безуспешно пряча ресницами счастливый блеск глаз. «Надо ж, прям аж кожа лоснится — а гладкая!», — завистливо вздохнула продавщица с раскинувшегося у остановки вещевого рыночка. Да какой там рыночек — стихийный базар! Натянули меж нескольких разлапистых ясеней верёвки, чтоб товар, значит, на них развешивать — но культурно, на вешалках. Лицом, как говорится, к покупателю. Торговали этим тряпьём тётки, похожие на ватных баб, которых на чайник обычно сажают, чтобы тепло сохранить — столько кофт и платков наворачивали они вокруг животов под демисезонными пальтишками. В особо холодные дни водочкой грелись — куда уж без этого?
В последние полгода Нинель покупала одежку именно у этой продавщицы, муж которой челноком мотался в Польшу и обратно, привозя порой весьма недурные шмотки. Нинель иной раз даже что-то конкретное заказывала — а уж на деньги не скупилась: любила хорошо выглядеть. А за это всегда платить надо. Впрочем, как и за всё остальное в жизни.
Вот и кофточку, в которую вырядилась сегодня, Нинель приобрела здесь. Кофта шла ей бесподобно, потому даже десять тысяч деревянных за неё показались как-то прям по-божески. Впрочем, при пересчёте на баксы — нормально получается, хорошие они — эта тётка и её муж. Не особо обдирают.
